Однако все это случится с ним позднее, годы спустя. А пока же, когда ему исполнилось одиннадцать лет, он поступил в Роменское реальное училище. Репатриировавшийся впоследствии в Эрец-Исраэль Барух Фишко, написавший и издавший здесь книгу мемуаров «Gilgulei khaim» (Круги жизни), вспоминал, что, будучи ребенком, он наблюдал из окна своей квартиры (семья жила напротив того самого реального училища, в котором учился Рутенберг) разгуливавшего по двору юношу, который был сама серьезность и сосредоточенность. Барух знал, что это тот «реалист», что дает уроки математики его приятелю Иуде Новаковскому, распространявшему, в свою очередь, математические познания среди детворы уже на основе «простого здравого смысла» («al pi ha-sekhel ha-yashar») (Fishko 1947: ЗЗ)>5.
После окончания реального училища Пинхас отправился в Петербург, где ему посчастливилось преодолеть «процентную норму» и стать студентом Технологического института>6. Как многие его сверстники-«апикойресы» (вольнодумцы), он начиная со студенческих лет увлекся идеями «тираномахии» (из работ последнего времени на тему превращения еврейских юношей в русских революционеров см.: Будницкий 2005: 52–92). Ни о каком сионизме он не думал, относясь к той части еврейской молодежи, которая, по замечанию М. Вишняка, считала это учение утопией и – в нынешних терминах – «эскапизмом» от стоявших на очереди социально-политических проблем.
В своем большинстве, – продолжает далее тот же автор, – эта молодежь встревоженно ждала исторических и даже мировых сдвигов (Вишняк 1954: 84).
Эти самые «мировые сдвиги», кроме всего прочего, виделись и в том, что социализм сотрет всякие национальные различия и человек почувствует себя свободным не только от социальных пут, но и от условностей происхождения. Решив посвятить себя революционной борьбе, Рутенберг, похоже, вполне разделял мысли и настроения, которые максимально полно выразил герой одного из рассказов О. Савича, еврейский юноша, отстаивающий свое право «быть русским»:
– Я – русский, родился в России, в русской гимназии учился, друзья мои – русские, язык мой – русский, мои – поля и леса России, мой – народ, моя – литература. Что мне в том, что отец мой ходит в синагогу, а в паспорте моем сказано: иудей? Я сын моей родины, и враг ее – мой враг, будь он немец, еврей или русский (Савич 1923: 96)>7.
Ожидание «мировых сдвигов», о которых пишет Вишняк, происходило в атмосфере бурного усвоения этих и подобных им радикально-идеалистических идей. У нас нет достоверных данных, по каким именно источникам постигал Рутенберг «азбуку революции» – по Гегелю ли, имея в виду более поздние стихи классика советской поэзии, учил он философию? После его смерти журналист и литератор Ш. Горелик, один из тех, кому Рутенберг по-человечески был близок, писал в некрологической статье о его духовных наставниках, называя бесспорные имена из числа русской народнической интеллигенции: