– Вот как? Но разве не имеет это прямого отношения к моему отсутствию? – насмешливо улыбался Яворский. – Расскажи, как ты жила эти годы?
– А ты? – резко сверкнув глазами, спросила она.
– Я скучал по тебе.
– Не ври, пожалуйста, не ври, – неожиданно резко сказала она.
Потом, когда она ушла к себе, он смотрел ночные новости, глядел на дождь, на небо в лужах за окном, спал всю ночь в теплой постели на диване в гостиной и улыбался.
Он проснулся от чьего-то долгого взгляда, пробившегося сквозь сон. Уже рассвело. Гейслерова, стоявшая на лестнице, улыбалась и разглядывала его.
– Завтрак на столе, Яворский, – сказала она. – Яичница с беконом. Круассан с шоколадной начинкой и кофе со сливками. Пани знает в этом толк.
Накрыв голову одеялом, он что-то пробурчал и расхохотался. Чистил зубы и видел давно исчезнувший блеск в своих глазах.
Потом был завтрак.
– Небритый гость у меня за столом, – скорчила гримасу Марина, увидев его на кухне.
– Тебе здорово идет этот превосходный домашний костюм, – заметил он на ее реплику. – Пани, вы по-прежнему превосходно готовите!
Пани Ворличек зарделась от смущения и удовольствия.
Потом стоял у двери, и Гейслерова поправляла ему воротник белоснежной рубашки. Он от смущения смахивал волосы с лица – совсем как мальчишка.
– Когда придешь? – грустно улыбаясь, спрашивала она. – Когда снова будет идти дождь?
Знала ведь, что не придет.
***
Она не могла не поехать. Она просто не могла не познакомиться с Николасом Яворским.
В центре города горели фонари, и в витринах магазинов гордо глядели в невидимое пространство манекены в модной одежде. Крупными хлопьями падал январский снег, и никого не было вокруг. Далеко впереди только маячили разноцветная шапка-колпак и кривовато-выдуманная походка.
Девчонку освещали дикие фонари с подставкой в виде лап льва, и тень шла длинной поступью за ней, теряясь позади в темноте. Шапка-колпак вдруг гордо вздернула нос, и перчатки открыли темную деревянную дверь полуночного кафе.
Темный воздух повеял теплым ароматом крепкого кофе и булочек. Она поднималась по лестнице на второй этаж, глядя на свое ночное отражение в стекле и на фотографии солнечных мексиканских плантаций. Она медленно шла мимо бара с разноцветными бутылками и коробками кофе, повесив сумку на согнутую в локте руку, она на ходу снимала с себя шапку и перчатки, она расстегивала куртку и была, кажется, очень задумчива.
Она не могла не поехать. Она просто не могла не познакомиться с Николасом Яворским.
Тут же возникал мгновенный официант с меню в обложке из коричневой кожи… «Что я буду? Я буду, буду, вот увидите…» – сидя на мягком стуле, говорила она и глядела куда-то мимо. А потом, словно опомнившись, шептала: «Эспрессо. Двойной. Да, совершенно точно, двойной капуччино». После недоуменно-вопрошающего взгляда официанта она обычно вскидывала глаза и очень громко, отчетливо произносила: «Вам что, разве не понятно? Я хочу мохито. Холодный мохито. Или коньяку. Что у вас есть?»