какую, хочешь веру. Не развенчали бы уж тогда. А теперь… – в голосе ее послышались слезы.
Слова эти показались Павлу кощунством. Для него обращение в новую веру было
внезапным просветлением, порывом души, откровением свыше. Поступать, как говорила Галя,
значило бы торговаться, сквалыжничать, мошенничать с Богом. Он не мог об этом и подумать.
Но как объяснить ей это?
– Ты не знаешь, что говоришь, Галя моя, и как ты меня мучишь, – проговорил он грустно.
– Ну, слушай, – сказала Галя, подходя к нему ближе. Она сама взяла его за руку и подняла к
нему милое бледное личико и посмотрела на него в первый раз ласковым, детски доверчивым
взглядом. – Я хочу тебе что-то сказать. Как ты ушел, Панас мне и сказал, что на неделе зашлет
сватов – с рушниками. Отец, я знаю, будет рад меня за него выдать. Он богатый. Да я его
уговорю подождать с ответом. Он меня любит и послушается. Я ведь у него одна. Он и за тебя
бы выдал, я знаю, если б ты был крещеный. Ну вот что я тебе скажу. Бог с тобой, не бросай ты
своей штунды, раз она тебе так люба. Только походи ты это время в церковь так, для виду. Что
тебе стоит? Ведь все люди ходят. Не поганая она какая. Пойдешь?
– Лучше мне лечь в могилу!
– Ну, так только ты меня и видел! – вскричала Галя, отрываясь от него. – Прощай!
Она повернулась и, оглядываясь, побежала назад к Яркие, где, Павел знал, что ее ждет
Панас. Павел пошел домой.
Расставшись так гневно с Павлом, Галя бежала, не оглядываясь, пока ее несли ноги, точно
она хотела убежать от него, и от тяжкой обиды, и от самой себя. Но когда она подбежала к
колодцу, у нее захватило дыхание и она должна была остановиться. Она присела на край
тяжелого корыта, выдолбленного из ствола столетней липы, в котором поили скотину. Все
внутри ее кипело. Она была первая невеста в деревне и любимая дочка отца. Она привыкла, чтоб
все её баловали, и вдруг тот, кого она предпочла всем и кому она открыла это, оттолкнул ее.
Теперь, когда Павла тут не было, его отказ исполнить ее просьбу представлялся ей еще
непонятнее и нелепее.
– Не любит, не любит, не любит! – твердила она. И ей казалось ясным, что он приходил
только попробовать свою силу над ней, и она готова была разорвать себя за то, что поддалась и
выдала себя.
– Дура, дура, дура! – бранила она себя. – Песню ему стоило спеть, и ты уж ему на шею
повисла.
Она не могла выдержать и, припав к высокому срубу колодца, заплакала от досады и горя.
Но вдруг ей послышалось, что кто-то идет.
Она встрепенулась, как пойманная птичка, утерла глаза и осмотрелась. Кругом никого не
было. То скрипнуло коромысло, которым таскали из неглубокого колодца воду.