голодная гадость зашевелилась. Что-то уже поползло по его телу, облепляло и грызло его. Не
помня себя, Лукьян бросился к двери и стал колотить ее кулаками, требуя смотрителя.
Гробовое молчание было ему ответом.
Утомившись от бесплодных усилий, Лукьян вздумал присесть на пол, выбрав чистое место.
Но новые фаланги паразитов ринулись на него снизу. Он вскочил и, надвинув шапку на уши,
чтобы предохранить по возможности голову, принялся ходить взад и вперед: это было
единственное средство сколько-нибудь защищаться от его жадных врагов.
В полдень Арефьев принес ему кружку воды и кусок черного хлеба – карцерную пищу на
целый день.
– Ну что, хороша квартира? – сказал он, оскаливая зубы.
Лукьян молчал.
– Хочешь переведу в другую? Только теперь уж шалишь: меньше красненькой и не
подступайся.
Лукьян молчал. Если б предложение откупиться от страдания за веру было сделано час
тому назад, в первую минуту нервного отвращения, он по телесной слабости, быть может,
согласился бы. Но эта ужасная минута прошла, нервы притупились, и у него хватило силы
устоять против искушения.
– Дашь? Говори, – сказал Арефьев, смягчаясь.
– Не дам, – сказал Лукьян. – Крест посылается от Бога человекам во спасение. Грех
откупаться от него.
– Вишь ты какой! – сказал Арефьев тоном, можно сказать, приятного удивления. – Ну
ладно же, посмотрим, что дальше запоешь.
Он сунул арестанту его скудную пищу и запер его снова.
Лукьян не мог есть. Он поставил у двери кувшин с водой, прикрыв его хлебом, и снова
принялся ходить взад и вперед по своей клетке.
Часа через два голод стал мучить его. Он нагнулся и протянул руку к хлебу: пальцы его
раздавили что-то мягкое и скользкое. Он с отвращением бросил кусок на землю: серые мокрицы
успели облепить его сплошной массой. Весь этот день он остался голодным.
С наступлением сумерек в клетке наступила абсолютная темнота: держа руку перед
глазами, Лукьян не мог разглядеть собственных пальцев. Ему пришлось ходить, вытянув вперед
руку, чтобы не удариться невзначай о стену. Но потом он приспособился, так что мог ходить
свободно в темноте, поворачиваясь машинально у самой стены. Пробили вечернюю зорю:
Лукьян все ходил. В тюрьме зажглись огни. Вступил ночной караул, а Лукьян все ходил взад и
вперед по своей отвратительной клетке, голодный, усталый, еле передвигая ноги, пока, наконец,
не будучи дальше в состоянии бороться со сном, он не сел у двери и не заснул как убитый.
На другое утро его посетил смотритель.
Лукьян указал ему на стены и на пол. Тот пожал плечами.
– Тебя приказано в карцере держать, а карцер – не баня.