погибнуть, чем тьмам, тобою соблазненным, быть вверженным в геенну огненную.
Паисий повторял в тысячный раз аргумент всех инквизиторов. Но для Лукьяна в его словах
было нечто новое. Он никогда не думал о своей ответственности за доверившиеся ему души и
был поражен.
Отступив шаг назад и прижав руки к груди, он поднял глаза кверху.
– Господи! – воскликнул он в волнении, – если не твою правду возвещал я людям, если не
во спасение, а в погибель братьям моим были мои слова, то молю, как награды, за всю мою
ревность о тебе, за муки и поругания – их же претерпел во имя твое, – порази меня гневом
своим, отними мой греховодный язык, закрой темнотою глаза мои, чтобы не читали они блудно
словеса твои, иссуши руки мои, чтобы не воздымал я их к тебе в неугодной молитве!
Он замолчал. Вспыхнувшее на минуту лицо его побледнело. Опустив ресницы и руки, он с
верою и трепетом ждал.
Он был великолепен в эту минуту, и не одну сотню душ потряс и увлек бы он, если бы
стоял перед толпою.
Но на него смотрела пара рысьих глазок Паисия, который был застрахован от увлечения.
– Не юродствуй, – крикнул он. – Не для кого. О себе подумай и о семье. Я тебя сгною в
твоей норе, ты у меня света божьего не увидишь. В Сибирь, на каторгу я тебя угоню, коли не
покаешься.
– Над телом вы властны, а над Душою владыка один Бог, – сказал Лукьян. – Делай что
можешь худшее. Кровью мучеников плодилась церковь, когда была воистину Христовою. Будет
плодиться и теперь, вернувшись к Христу.
Паисий закусил свои тонкие губы от бешенства. Ему захотелось броситься и топтать
ногами этого дерзкого упрямца, презиравшего и его и его громы. Но он сдержал себя.
Оставалось последнее средство, и он хотел испытать его прежде, чем признать себя
побежденным.
Он выпил стакан воды и, взяв в руку перо, написал несколько строк на большом листе
бумаги.
Лукьян машинально следил за его пером, выводившим крупным четким почерком строку за
строкой. При своей старческой дальнозоркости он разобрал заглавную строку, где стояло: "Я,
нижеподписавшийся, Лукьян Петров, сим объявляю…"
Дальше он не мог разобрать и не старался, сообразив, что это, должно быть, протокол
допроса, который ему придется подписать.
Окончив работу, Паисий встал из-за стола и сказал примирительным тоном:
– Послушай, Лукьян, ты человек умный и не станешь губить себя попусту. Мы не хотим
тебе зла и веры твоей, какая там она у тебя ни есть, мы насиловать не хотим. Верь себе и
молись, как знаешь. Мы тебя неволить не хотим. Но мы поставлены от Бога и царя блюсти
православие. Ты у нас завел эту ересь – новое это учение, что ли. До тебя у нас этого не было.