К кому они обращались, я не знаю, но с этого момента проблемы с Плешивым закончились. Кабель больше никто не обрубал, и милиция тоже не появлялась.
Мне, правда, от этого легче не стало, потому что в тот самый момент, когда меня усаживали в машину отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, во мне что-то сломалось. Может, это можно назвать внутренней уверенностью в конечную справедливость мира, не знаю, но, несмотря на все перипетии жизни, до сих пор я была уверена, что мир устроен гармонично, что добро побеждает зло, что преступники или, если хотите, грешники, если говорить об устройстве мира с религиозной точки зрения, будут наказаны.
В момент, когда я встретилась глазами с Кордаковым, это последнее убеждение разбилось на мелкие кусочки, которые уже невозможно было склеить. Я всегда была пессимистом, но раньше я никогда не смогла бы поверить, что можно опуститься в убеждение, что все на свете плохо, настолько глубоко. Я с удивлением смотрела на Ольгу, которой все было нипочем. Она только напевала себе под нос, подсчитывая по утрам выручку, да зубоскалила со сменщиками, отпуская им в ответ соленые шуточки.
Она воспринимала мир таким, каков он был, и не тужила от того, что изменить его ей не под силу. Я так не могла. Я больше не ощущала себя нормальным человеком, как раньше я перестала ощущать себя женщиной.
Этот случай лишний раз доказывал одно – несмотря на хорошую зарплату, я оставалась никем и ничем, уличным торговцем, которого не воспринимают как человека, которого даже не помнят в лицо.
Сидя по ночам у прилавка, я ненавидела покупателей. Всех, кто был по ту сторону прилавка. Это было легко, потому что и они для меня не были людьми, я видела лишь их руки, которые демонстрировали мне свои кольца, дорогие бумажники и перчатки. На запястьях поблескивали золотые часы, а в руках мелькали тысячи и миллионы…
Я ненавидела холеные руки бизнесменок с их кольцами и перстнями, с их длинными, наращенными ногтями, раскрашенными всеми цветами радуги. Я ненавидела интеллигентные руки бизнесменов, их аккуратно подстриженные ногти, их безупречную белизну и чистоту. Я ненавидела руки работяг – покрытые порезами и следами мазута, с грязными ногтями, которые судорожно мяли купюры, метались по прилавку, словно стараясь ухватить ускользающую удачу…
В те дни меня очень забавляли усилия всех без исключения людей определить своими собственными методами, настоящая водка продается в ларьке или поддельная. Покупатели смотрели через водку на свет, крутили бутылку, стараясь угадать ее крепость по количеству пузырьков, образующихся на дне закрученной воронки, они терли дно бутылки о ладонь, уверенные в том, что грязный ободок, появляющийся на коже – это результат того, что водка шла по конвейеру. Наверное, они считали, что конвейер – это такая лента из черной резины, которая оставляет след на всем, что к ней прикасалось.