— Освятить крест бы надобно, да и землю тоже. Непотребство это — хоронить христианина в лесу, как собаку, да без отходной молитвы, — бормотал сэр Мишель, глядя, как Гунтер обшаривает покойника, снимает с сапог какие-то блестящие продолговатые штучки в кожаных чехольчиках, отстёгивает с пояса такую же треугольную сумочку, как у него самого, ту самую, из которой он достал гремящий жезл.
— Разве можно отнимать у покойника его вещи? А если они ему понадобятся? — укоризненно покачал головой сэр Мишель.
— Чего? — скривился Гунтер. — Когда понадобятся, где?
— Когда труба Архангела возвестит воскрешение, когда же ещё?! — возмутился рыцарь, но тут же с любопытством заглянул Гунтеру за плечо — тот как раз снимал ордена с Курта. — Это что? Зачем?
Гунтер вздохнул, пряча в карман серебряный знак «За Францию» и пару медалек за героизм и что-то там ещё в том же духе; кажется Курт получил их после гражданской войны в Испании — он воевал тогда в легионе «Кондор».
— Эти штуки нельзя в могилу класть, — строго сказал он. — Они… их надо родственникам оставлять.
— А, понял! — воскликнул сэр Мишель. — Наследство? Они, наверно, очень дорогие, раз такие маленькие?
— Наподобие, — согласился Гунтер, не желая больше втолковывать этому олуху элементарные вещи, известные любому школяру. — Давай-ка положим его туда.
Он спрыгнул в яму, принял из рук сэра Мишеля тело Курта и уложил его на сырую, неровную землю. Подтянувшись, Гунтер вспрыгнул наверх и сказал:
— Вот теперь можешь нудить свои молитвы, я разрешаю.
Сэр Мишель перетянул перекладину креста оторванным от собственной одежды лоскутом, поднял своё творение над головой — крест получился небольшим, длиной едва с руку. Закрыв глаза и слегка откинув назад голову, твёрдым ровным голосом он начал читать «Pater Noster», «Ave Maria» и «Credo» на латыни, ни разу не сбившись. Эти молитвы Гунтер знал, но после них нормандец принялся декламировать абсолютно неизвестные ему латинские тексты, которые, судя по немногим понятным словам, были явно духовного содержания.
«Точно, у француза сдвиг в мозгах на религиозной почве, — подумал Гунтер. — Вот и объяснение, отчего англичане у него в «крестовый поход» пошли… И почему мне надо было исповедаться. Ладно, такие психи не опасны. Пусть себе ходит да молится, главное, чтобы вывел меня к людям. Скорее всего, мы сейчас в Кальвадосе или Приморской Сене, и тут недалеко река или, на худой конец, Кан или Алансон.»
Погрузившись в расчёты своего возможного местоположения, Гунтер как-то пропустил момент, когда блаженный француз, всё ещё лопоча что-то на латыни, принялся зарывать могилу. Делал он это не в пример резвее, чем до того выкапывал её. Гунтер в погребении почти не участвовал, ограничившись традиционными тремя горстями земли. Вскоре возле куста орешника возвышался небольшой свежий земляной бугорок с воткнутым в него кривоватым крестом из двух палочек, связанных обрывками ткани.