гармошки чище бреет. А может, и Анисим плачет, да за бинтами не видать. «И как еще жив этот
хлопчик?- глаз не сводя с оборванца поющего, подумал солдат.- Другим хоть какая, но хлебная
норма дается, - он же вообще ничего не имеет, потому что нигде человеком не значится. И поет. Да
поет еще как!»
Со мною возиться не надо,- он другу промолвил с тоской.- Я знаю, что больше не встану, в глазах
беспросветная тьма…
-Ченарь, говоришь? Че-на-арь,- протянул солдат, пробуя слово на слух.- Ченарь… Да не Ченарь же
он, а Кенарь! Канарейка, значит!- обрадовался солдат отгадке найденной.- Птичка такая есть певчая.
Овсяночного напева, скажем, или дудочного. Понял? А то «ченарь»… А что ж он в детдом не идет?
Не берут? Или что? -Да брали их сколько раз! Собак перестреляют, а их в детдом Дзержинского. А
они из детдома смываются, хоть и кормят там мировенски, и едут на фронт. Там их ловят и снова в
детдом. Они снова на фронт под чехлами, под танками, чтоб фрицев кокошить, как наш сын полка
Ваня Солнцев. Я бы тоже подался на фронт, да братан у меня еще маленький. -А где ж твой
братишка? -У бабки Петровны на печке. Их там тьма!- хохотнул паренек.- Все ж большие пошли на
«Все для фронта!», а малышнят посносили к Петровне. А куда же еще! Помещений под госпитали не
хватает. Ничего. Терпимо,- вздохнул паренек.- Только есть больно просит малышня. И часто…
Большие ж неделями не приходят. Работают день и ночь. Карточки бабке оставят и все. А ты, бабка,
как хочешь, так и корми малышнят. У костерка напротив отзвучала песня. Солдаты принялись
вертеть цигарки. Явился гомон одобрения. -Товарищи-братцы!- загудел высокий гармонист в бинтах,
которого парнишка называл Анисимом.- Накормите мальца. Чего тепленького дайте. В
подставленную малышом пилотку упало несколько обломышей сухарных. Из солдат пожилых кто-то
вбросил кусочек сахара. А старшина артиллерийский к груди его приставил котелок с перловой
кашей. И ложку выхватил из-за голенища. И шваркнул ею по груди, для верности, что чистая, и в
котелок воткнул: -Копай, сынок! И кулаком тряхнув, сказал, что чувствовал: -Не просто там поет,
как тот артист! А с вывертом души! Шрапнелью по сердцу аж! Тридцать- двадцать… -А Ченарь там
кашу рубает уже…- вздохнул паренек. Но солдат не расслышал. Он смотрел на Ченаря-Кенаря, как
тот обстоятельно ел, котелок обнимая. Отдавался еде, как минутой назад отдавал себя песне. Для
детей войны не было пищи невкусной,- ее просто всегда было мало. -Дядь, а дядь,- напомнил о себе
парнишка.- Хочешь, «яблочко» сбацаю на зубах? Сбацать? -На моих, что ли? -Не, на моих. Во! Издыры, лопнувшего по шву рукава, появилась грязная пятерня, и по верхним зубам полуоткрытого рта