Бывают более или менее счастливые шансы в любой профессии; первые три месяца я возвращался каждый вечер с двадцатью восемью-тридцатью ливрами в кармане, и поскольку этот доход наполовину превышал мои ежедневные расходы, я завел небольшой капитал, который не однажды внушал мне желание сменить этот способ существования, но опасение слечь больным и неуверенность в карьере, которую я мог бы избрать, заставляли меня продолжить жизнь, которую я вел; это длилось сорок семь лет. За этот долгий период я не только восстановил свое здоровье, но, в силу упорядоченности моей жизни и экономии я оказался владельцем десяти тысяч дукатов, не считая того, что я использовал для покупки имущества, библиотеки и пожертвований людям, более бедным, чем я; я попытался было вернуться в Ливорно, но, после некоторых колебаний, не мог решиться покинуть Венецию, где нашел столь сострадательные души. Я забыл сказать, что через какое-то время после моего приезда я снял совсем маленькое меблированное помещение, у одной вдовы. Я жил там на протяжении двадцати двух лет. У этой вдовы имелась, в то время, когда я там поселился, маленькая дочка, всего нескольких месяцев; моя хозяйка была порядочной, но бедной, этого оказалось достаточно, чтобы я привязался к ней телом и душой. Я относился к ее ребенку первые годы с отцовской нежностью; она росла у меня на глазах, она была чудом ума и красоты. Я был счастлив руководить ее воспитанием, обучая ее всему, что дает хорошее образование. Ей было двенадцать лет, когда я стал давать ей первые уроки. Я был счастлив легкостью, с которой она усваивала эти уроки, и прогрессом в ее обучении. В семнадцать лет она сносно писала и в прозе и стихами. Я не остался нечувствителен к ее обаянию, и до беспамятства в нее влюбился; двадцать пять лет разницы, что были между нами, не могли ни загасить, ни уменьшить мою страсть. Однажды, оставшись наедине с ее матерью, я рассказал ей обо всех особенностях моей жизни и закончил свой рассказ, попросив у нее руки дочери.
– Боже сохрани, – ответила мне она, – чтобы мне пришла в голову мысль отказать вам в моей дочери! Сможет ли она сделать вас столь же счастливым, сколь, я уверена, она будет с вами; – и она призвала свою дочь. Та, то ли из симпатии, то ли из привычки жить возле меня, с полной безмятежностью на лице приняла предложение, что я ей сделал. Немного времени спустя я на ней женился. Я снял этот дом, где в течение семнадцати лет я наслаждался всем блаженством, что может вкусить на этой земле смертный. Долгая и жестокая болезнь забрала у меня мою жену, которая оставила мне, для утешения в старости, лишь дочь. Счастье этого ребенка – вот то, о чем я вам говорю, это дело, которое я хочу завершить, прежде чем умру. Моя дочь отнюдь не лишена достоинств; она добра, хорошо образована и красива, в моих глазах. Возможно, моя отцовская любовь внушает мне иллюзию: посмотрите на нее, судите о ней сами; после этого вы узнаете остальное». Сказав это, он вышел и вскоре вернулся с дочерью, которая показалась мне сущим ангелом. После обмена первыми любезностями старик сказал: «Дочь моя, вот человек, о котором я говорил и которого предлагаю тебе в супруги, если вы не имеете, что возразить, ни один, ни другая». Изумление заставило меня окаменеть; в ответ на мое молчание, он сказал: «Следуйте за мной, я ободрю вашу неуверенность», и, введя меня в третью комнату, открыл большой сундук, окованный железом. «Я хочу показать вам, – добавил он, – то, что до сей поры было неизвестно никому на свете». Я был ослеплен, мне казалось, что я в бреду. «Вот пятьдесят тысяч цехинов, которые станут вашими в тот день, когда вы женитесь на моей дочери. С моей смертью, а может быть и раньше, если необходимо, я добавлю к этому еще. Вот уже два года, как я про себя сделал выбор относительно вас в качестве зятя; вы мне нравитесь, как только я вас увидел, вы приобрели мою симпатию, и затем возникло это желание. Каждый день вы подавали мне милостыню на мосту Святого Георгия, где я сижу, и каждый день, зная ваше непрочное положение, я говорил себе: «Должно быть, его сердце склонно к благотворительности и его душа – к добродетели, чтобы столь быть приверженным одному из самых добрых предписаний христианской религии!».