Я, как мог,
успокоил батюшку. Мы вместе попили чаю, и, кажется, отец Мефодий успокоился.
Надо сказать,
что в те времена вышло разрешение возвращаться в Россию белоэмигрантам и
интеллигенции из-за рубежа. От них я получил несколько книг Ивана Шмелева:
“Лето Господне”, “Поле Куликово”, “Неупиваемая чаша” и другие повести и
рассказы. Я полюбил этого неизвестного в СССР писателя, эмиграция которого была
связана с трагическими событиями в Феодосии времен Гражданской войны. У него
был единственный сын Сергей, к которому он относился прямо-таки с материнской
нежностью и души в нем не чаял.
Сыну — офицеру
— на Германский фронт он писал такие письма: “Ну, дорогой мой, кровный мой,
мальчик мой. Крепко и сладко целую твои глазки и всего тебя. Когда проводил
тебя после краткой побывки, словно из меня душу вынули”.
В 1920 году
офицер Добровольческой армии Сергей Шмелев, отказавшийся уехать с врангелевцами
на чужбину, был взят в Феодосии из лазарета и без суда расстрелян красными.
Страдания отца не поддаются описанию. Я нашел место расстрела. Лазарет был в
нашей больнице, и из него был взят не только любимый сын Ивана Шмелева, но
здесь расстреляли сотни солдат и офицеров Добровольческой армии, в основном
бывших студентов, гимназистов, либеральных интеллигентов и дворян. Щербины от
пуль до сих пор сохранились на стенах древней генуэзской крепости.
А наш дорогой
отец Мефодий все чаще начал прихварывать. Во время богослужения он часто
садился на стул, и, тяжело дыша, вытирал пот со лба. Сильно стали отекать ноги.
Нарастала водянка. По просьбе отца Мефодия архиепископ Лука прислал ему в
помощь молодого священника, отца Андрея. По сути, служил уже один отец Андрей.
Батюшка Мефодий, когда я приходил к нему, все сидел, вернее, полулежал в
глубоком кресле. Окно было раскрыто, через него доносился шум морского прибоя и
крики чаек. Перед глазами батюшки расстилалась безграничная синева моря с
плывущими в Босфор белыми кораблями и бездонное глубокое крымское небо.
Он сидел и
задумчиво смотря в окно говорил; “Моя жизнь уже прожита, и я ухожу в путь всей
земли, но Церковь живет, и Россия живет, и пока в храмах на Русской земле будет
совершаться Божественная Литургия, Русь не погибнет”. Он благословил меня, и я
ушел от него. Это была наша последняя встреча. Вскоре и мне пришлось уехать из
этого города. Стоя в вагоне у открытого окна, пока поезд набирал ход, я махал
рукой и говорил: “Прощай, прощай, милая Феодосия...”
Жизнь Иоанна Заволоко
Почти все мои
рассказы посвящены неизвестным православным подвижникам XX века, века страшного
и кровавого, в котором волею судеб нам пришлось - жить, ибо как сказал поэт:
“Времена не выбирают, в них живут и умирают”. Я думаю, что не грешу против
истины, рассказывая о жизни Ивана Никифоровича Заволоко, с которым я был знаком
и общался в семидесятые годы.