— Вот, анафема
какая этот бугай, сорвался с цепи и на всех наводит страх, — проворчал хозяин,
закладывая ворота тяжелым брусом. — Проходите в дом, сделайте милость. Хотя на
вас одежда модная, мирская, но по обличью вижу, что вы из наших, поморцев.
— Почему вы
так решили, по обличью?
— Да потому,
что у никониан другие лица, нет в них нашей поморской твердости.
— Ваша правда.
Я — поморец. Ну, а костюм этот шутовской и скобленое рыло мое безбородое — это
уже дань времени и моему положению юриста.
— Да, дорогой
мой, как вас величают?
— Иван
Никифорович Заволоко.
— Заволоко
знаю, среди нас, старообрядцев. Известный казачий род. А меня звать Григорий
Ефимович Флоров. Так вот, любезный мой, это не дань времени, это называется
по-гречески — апостасия, то есть отступление от нашей веры, традиции, можно
сказать — обмирщение.
Григорий
Ефимович в своих кругах был личностью замечательной. Прежде всего он был —
старопоморец, что означало пребывание его в иноческом чине. Он же был
авторитетным наставником в своей общине, старообрядческим богословом и большим
знатоком Священного Писания и Предания — сиречь начетчиком. Но особенно он
славился как искусный иконописец. Иконы его письма расходились не только в
одной Латвии и России, но и в Канаде, Америке, Австралии — везде, где были в
рассеянии старообрядцы. Он был красив не только духовно, но и внешне — особой
старческой здоровой и чистой красотой. Кто-то из великих писателей сказал: “Как
солдат выслуживает себе медаль, так и каждый к старости выслуживает себе рожу”.
И по лицу Григория Ефимовича было видно, что жизнь он свою прожил благочестиво
и душа его переполнена добротою а любовию ко всему сущему.
— Так вы здесь
по нашей тяжбе? — обратился он к гостю.
— Да, по делам
вашей общины.
За чаем у них
завязался душевный разговор. Вначале поговорили о тяжбе, потом перешли на
вопросы веры. Больше спрашивал Григорий Ефимович:
— Вот, я
погляжу, Иван Никифорович, вы еще совсем молодой человек, и как вы думаете
построить свою жизнь?
— Как
построить? Она уже строится. Буду работать в этой фирме. Соберу деньги и
приобрету себе хороший дом.
— А дальше?
— Женюсь,
будут дети.
— А дальше?
— Состарюсь,
выйду на пенсию, буду в саду цветы разводить.
— А дальше?
— Заболею и
умру, и дети оплачут и похоронят.
— А что
дальше?
— Конец.
Жизненный цикл прервется, и все.
— Нет, дорогой
мой Иван Никифорович, это не конец. Это только начало. Вот, я вам скажу...
И они
проговорили всю ночь напролет.
Отблески
огонька керосиновой лампы, колеблясь, играли на многочисленных древних иконах,
развешанных на стенах, и лики святых угодников Божиих, и Сам Христос, и Божия
Матерь в игре света как бы кивали головами, подтверждая веские слова Григория
Ефимовича, которые кирпичик за кирпичиком укладывались в душе молодого гостя, и
в ней вырастало и укреплялось стройное здание веры.