Когда он
вернулся в Ригу, ночной разговор со старым наставником не выходил у него из
головы. Старик открыл ему смысл в жизни. И он понял, что все, что он до сих пор
делал, было пустым и суетным занятием, что истинную цель жизни можно выразить в
трех словах: жить — Богу служить!
Он уволился из
юридической фирмы и устроился в русскую гимназию преподавать родной язык и
русскую литературу. Жизнь его наполнилась совершенно иным содержанием. Из
темного мира судейских дрязг, сутяжничества, преступной корысти, а иногда и
уголовщины, он вошел в область чистых детских душ, в мир красоты русского языка
и литературы. Посещал он и старообрядческий храм, где простаивал длинные
службы, украшенные древним знаменным пением, однако очень сожалел об утраченной
Божественной Литургии и частной исповеди. Исповедь здесь была только общая.
Старообрядческая
Гребенщиковская община выделила помещение, где Иван Никифорович вместе с
учениками создал музей русской народной культуры. Дети, покопавшись в
бабушкиных сундуках, натащили старинные свадебные наряды, расшитые полотенца,
резные солонки и хлебницы, разные предметы старого деревенского быта и даже
оружие времен стрелецкого войска.
Музей
получился на славу, и его охотно посещали рижане и гости города. После музея
неугомонный Иван Никифорович начал издавать очень интересный журнал для
русского зарубежья — “Родная старина”, который выходил лет десять, вплоть до
прихода советских войск в Латвию в 1940 году. И завершением его бурной
деятельности в 30-х годах было создание молодежного хора старинного церковного
и русского народного пения. С этим хором Иван Никифорович объездил всю Европу,
был в русских и украинских поселениях Канады и Америки. Везде их принимали с
радостью и любовью, и их выступления пользовались неизменным успехом.
* * *
После прихода
в Латвию советских войск и свержения правительства Ульманиса наступили тяжелые
времена. Вскоре ночью Иван Никифорович был разбужен сильным стуком в дверь и
окна своего дома. Когда он выглянул в окно, то увидел перед домом черную машину
и четырех сотрудников НКВД, ломящихся в двери. Войдя в дом, они учинили
тщательный обыск, перевернув все вверх дном. Дрожащие от страха старая мать и
больная сестра стояли в ночных рубашках и смотрели, как из шкафов и комода
вытряхивают на пол белье, с книжных полок швыряют книги, заглядывают в печь и
шарят под кроватью. Через два часа, арестовав Ивана Никифоровича, энкавэдэшники
уехали. Вскоре “особая тройка НКВД” осудила его и дала десять лет лагерей как
националисту и религиозному активисту. Перед этим на допросах его жестоко
избивали, добиваясь признания в шпионской деятельности, но он со своей
богатырской натурой выдержал этот ужасный конвейер, так как понимал, что
принятие вины означало верную смерть. С эшелоном депортированных из Латвии его
повезли через всю страну на Дальний Восток. С маленького полустанка гнали
этапом по лесным дорогам в тайгу, где в совершенно пустынном месте был лагерь с
одноэтажными бараками, огражденный рядами колючей проволоки. Свирепые собаки;
всегда хмельные, налитые мрачной злобой охранники, сотни одетых в ватники
уголовников — таков был теперь мир Ивана Никифоровича.