— Я согласен.
Я приму монашество, светлый Ангел.
* * *
Через
несколько лет после окончания войны, ранней весной, в Риге на улице Межотес
перед дверьми маленького домика стоял на костылях высокий одноногий старик в
старом ватнике, шапке-ушанке, с вещмешком за спиной. Он нерешительно постучал в
дверь. Маленькая старушка открыла дверь и, посмотрев на стучавшего, крикнула
вглубь дома: “Катя, отрежь кусок хлеба! Здесь нищий какой-то пришел”.
С куском хлеба
появилась Катя. Она подала нищему хлеб и, вглядевшись в него, всплеснула
руками: “Мама, да ведь это наш Иван!”
Старушка
взглянула и, вскрикнув, повалилась на руки дочери.
— Ваня, да что
же они с тобой сделали! — только и промолвила Катя.
— На все воля
Божия, на все воля Божия, — шептал Иван Никифорович, проходя в комнаты.
Он сидел в
своем кабинете и был в глубоком раздумье. Латвия вошла в состав СССР. Что
делать ему, безногому калеке с надорванным лагерями здоровьем, в новых условиях
советского строя? Он совершенно не представлял себе, как и на что он будет
жить.
В скромном
кабинете в киоте под стеклом висела большая храмовая икона “Достойно есть”.
Целый вечер, допоздна, опираясь на один костыль, он горячо молился перед ней,
прося Божию Матерь вразумить и наставить его на верный путь. Ночью ему
приснился сон, как будто он странствует по стране из города в город, из деревни
в деревню, и не пешком, а легко переносимый приятным теплым ветром. В торбе у
него хлеб, соль, кружка и книга Нового Завета, которую он раскрывает на каждой
остановке и читает собравшемуся вокруг народу, потому что из ветра бысть глас к
нему, глаголющий из пророчества Амоса: “Вот наступают дни, — говорит Господь
Бог, — когда Я пошлю на землю голод — не голод хлеба, не жажду воды, но жажду
слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к
востоку, ища слова Господня, и не найдут его”.
И когда он
утром проснулся, перекрестился с Иисусовой молитвой, чтобы отогнать беса -
“предварителя”, который всегда с утра лезет с пакостными помыслами, то первое,
о чем он подумал, это о Божием указании, которое получил во сне. Через неделю
он вышел из дома, несмотря на плач матери и сестры, которые пытались удержать
его.
И с тех пор
его видели в Карелии, за Полярным кругом в Пустоозерске, на Кольском
полуострове, в Крыму, на Кубани и в Молдавии. И народ везде приветливо принимал
одноногого дедушку, который так интересно рассказывал о Христе, о Божией Матери
и святых угодниках земли Русской. У него не было денег, не было пенсии, не было
крепкой одежды, но народ взял его на свое “иждивение”. Зимой он не
странствовал, а останавливался у добрых странноприимных людей, обычно,
где-нибудь в деревне. Праздно не сидел, а, чем мог, помогал по хозяйству. Ловко
орудуя ножом и скребком, резал деревянные ложки, подпершись костылем, колол
дрова, топил русскую печь, задавал корм скоту. Но главное — он нес народу Слово
Божие, По вечерам в избу, где он останавливался, приходили из деревни люди, и
Иван Никифорович учил их Закону Божию. Кроме этого, он везде разыскивал никому
не нужные старые рукописные и древлепечатные книги. Новое поколение читать по
церковно-славянски не умело, и книги эти обычно были свалены на чердаках, где
их точил книжный червь и грызли мыши. На те небольшие деньги, которые ему
давали люди, он посылал эти рукописи и книги в древлехранилище Пушкинского дома
в Ленинграде. Но особенной, заветной его мечтой было отыскать подлинник
рукописи страдальца за веру — неукротимого и пламенного протопопа Аввакума.
Много исходил северных дорог Иван Никифорович по приполярным селениям
старообрядцев, порой едва вытаскивая костыли из болотистой земли тундры. Сердце
радостно билось, когда он брал в руки пожелтевшие, ветхие листы старинной
рукописи, но это все были списки, а подлинник пока не давался. Да и был ли он?