— Ну, уж,
ладно, озорница, не скажу, не скажу.
Родственники
примечали, как у Матренки росли руки, ноги, голова, а туловище было какое-то
бочковатое, да исправно рос горб. Пролежав без толку год, Матренка взмолилась к
большаку, что больше нет мочи терпеть это мучение. И большак, видя что толку из
этого не выходит, отнес гипс на чердак избы, а Матренка на тонких высохших
ножках стала выходить во двор. Деревенская молодежь уже ходила на посиделки и
женихалась, а Матренка никуда не ходила, и старый дедушка, глядя на нее,
вздыхал и жалел ее, говоря: “Эх, Матренушка, Матренушка... Молодость-то у всех
одна, а красота разная. Не печалься, родная, зато ты — Христова невеста”.
Шли годы,
старый печной жилец дедушка приказал долго жить. Умерла и большуха, которая
стала тосковать и чахнуть после того, как продотряд коммунистов выгреб из
сусеков и увез все до последнего зернышка. Деревня голодала. Хлеб пекли из
лебеды, мякины и молотой коры. Многих тогда снесли на погост, и изба опустела,
но Матренка выжила. Отец ее погиб в Галиции еще в Германскую войну. Большака
посчитали кулаком и угнали в Сибирь. Малыши вымерли от голода и болезней. У
Матренушки была одна отрада — это церковь, где она пела в хоре на клиросе. Отец
Иоанн благоволил к ней, учил ее Закону Божиему, грамоте, немножко подкармливал,
называл Христовой невестой, и это ее утешало.
Но вот однажды
приехали из Углича на машине в черных кожаных куртках с револьверами на поясе
какие-то очень недобрые люди. Церковь опустошили. Иконы и церковные книги сложили
в кучу и сожгли, а отца Иоанна увезли с собой. После этого и матушка куда-то
исчезла. Веселые деревенские комсомольцы подрылись под фундамент колокольни,
зацепили ее тросом к трактору и с великим грохотом повалили, а в церкви
устроили советский клуб. Тогда Матренка сказала матери: “Собери мне чемодан, и
я поеду в Питер и пойду там в люди”. В сельсовете Матренку задерживать не
стали, и, как негодной к работе в колхозе инвалидке, выдали паспорт. В Питер
она приехала в черном плюшевом жакете и с зеленым деревянным, деревенской
работы, чемоданом с большим висячим замком. Вначале подалась в Павловск к
дальним сродникам из Криушина, а те посоветовали ей идти на Сытный рынок, что
на Петроградской стороне, где у забора была негласная биржа домработниц. Когда
она со своим чемоданом притащилась на Сытный рынок, то действительно, в дальнем
углу, у забора, на таких же зеленых чемоданах сидели молодые деревенские девки
из Псковской, Новгородской областей и даже из Белоруссии. Матренка поставила
свой чемодан и тоже уселась на него. Мимо проходили и осматривали их хорошо
одетые, видимо, состоятельные и хорошо устроенные на советской и партийной
работе люди, которым за недостатком времени была необходима домашняя прислуга.
Требовали показать паспорт и уводили с собой девушек. Матренка сидела часа три
и пока никому не приглянулась. Но вот, наконец, к ней подошла молодая
интеллигентная женщина. Она была еврейка и работала докторшей в поликлинике,
целыми днями бегая по квартирным вызовам. Жила она с мужем-инженером и дочерью
Муськой. Докторша была ревнива и дальновидна, поэтому ей и приглянулась
горбушка Мотя, чтобы не искушать мужа молодыми румяными девками. Они быстро
порядились, Мотя подхватила свой чемодан, и они с Рахилью Абрамовной поехали на
трамвае на Крестовский остров.