Я опять ему поклонился и пошел было прочь. А он вдруг опять заговорил, да так ласково и умильно, что мне аж не по себе стало:
— Так не забудь, Малютушка, благословеньица у старца попросить… Да возьми с собою своих молодцев…
Тут я понял, чего царь хочет. Что ж, мое дело – приказ выполнить. Повскакали мы на лихих коней, вихрем ворвались в монастырь. Что тут началось! Монахи перепугались, видно, решили, что это мы их убивать приехали, бросились кто куда. А я кричу: «где у вас тут Филипп, изменник государев? Ведите меня к нему!» Схватил какого‑то монашка за шиворот. Он и привел меня к Филиппу.
Вижу, молится он перед иконой Спаса, поклоны земные кладет. В келье темно, только одна свеча у иконы догорает… Увидел он меня, обернулся, встал. И пристально поглядел на меня. И вижу я — нет страха в его глазах.
— Здравствуй, владыко, — говорю ему. – Царь меня к тебе послал. Благословения твоего просит…
А он мне отвечает, тихо так, но твердо:
— Нет, Григорий Лукьяныч. Доброго на доброе я благословил бы. А на братоубийство благословения не дам. Да и не за этим он тебя послал, Григорий Лукьяныч. Так твори волю пославшего тебя.
Повернулся к иконе, перекрестился и промолвил: «в руки Твои, Господи, предаю дух мой…» Тут я на него бросился, повалил и давай душить подушкой. Он не сопротивлялся и не просил о пощаде. Дернулся раз–другой и затих.
Исполнил я волю государя.
Только после этого мне вдруг что‑то не по себе сделалось. Кажется мне, что глядит на меня кто‑то в упор. Да кому бы глядеть, если нас в келье всего двое, вернее, теперь уже я один, и никто меня не видит. Видно, это мне в потемках мерещится, потому что свечу я потушил ненароком… Выбегаю из кельи, ору: «ах вы, негодники! Что вы наделали! Напустили в келью дыму, уморили старца до смерти!» Сбежались монахи, столпились возле кельи, смотрят и молчат.
Я велел поскорее отпеть его да похоронить. Тут же, при мне, все это и было сделано. Так я потом и доложил царю – все, мол, исполнил до конца.
А потом пришел черед и новгородцев. Славно же я там потешился со своими молодцами! Несколько дней кровью текла Волхов–река… А новгородского владыку Пимена царь велел посадить задом наперед на старую кобылу, дать ему в руки скоморошью дудку да провезти с позором по Новгороду, а потом в ссылку отправить. И как же он плакал, как унижался перед нами… Нет, совсем не так вел себя тот, владыка Филипп. Никогда прежде и никогда после не видел я человека, который бы, как он, не боялся ни царского гнева, ни смерти. Но никак не могу я понять – почему?
ГОВОРИТ АВТОР: