Работаем, каждый семью кормит, жить лучше хочет, а лучше не получается. Иногда думаю, удивляюсь, как это некоторые и работать не переработали, и отдохнуть красиво успели, и жить красиво живут – не то, чтобы красиво, чересчур, значит, роскошно живут. Воруют, думаешь – и правильно думаешь. Открыто воруют, а кто открыто и при этом "законно" ворует, все знают, догадываются, но молчат. Умеет жить, говорят, – пусть живет. Умеет "делать деньги" – пусть себе потихонечку делает, главное, чтоб на глаза не бросался своей наглостью. Даже из кожи вон некоторые лезут, чтобы так же жить. И ничего, с совестью все в порядке. Больше того, тебя при случае посовестить не постесняются. «Законно» живут, «законно» воруют, «законно» и детей своих воспитывают.
Сказитель «Книги Судеб»
Хрущевская оттепель. Да, да, та самая хрущевская оттепель.
Раб заговорил! То поколение вынуждено было быть рабами. Всю жизнь молчать – всю жизнь! И заговорить. Кто не умел молчать и говорил, те давно уже покоятся под безымянными холмами, оврагами, болотами, вечной мерзлотой.
«Счастье надо выстрадать!»
Выстрадали ли наши предки для нас наше счастье? – Сполна!
Нельзя бояться говорить правду! Не бойтесь! Как просто? Просто ли?!
Солнце ушло за горизонт. Наступили сумерки, момент обмена, когда свет еще полностью не покинул землю, а вечер не стал полноправным хозяином. Постепенно в окнах домов, стали загораться огни.
Алдан представил себя старцем. Старость – не радость, вспомнилась ему всем известная мысль – истина. Нет хуже человеческого положения, чем положение, когда осознаешь разумом близость физического конца. Только одно предчувствие хоть как-то успокаивало Алдана, в нем он был твердо уверен, предчувствие того, что он не доживет до старости, умрет или может быть даже погибнет гораздо раньше, как-нибудь легко и незаметно. Во-первых, не придется пережить смерть близких ему людей, во-вторых, не придется ощутить и самой старости. В этом он видел какую-то необыкновенную, но осознанную прелесть, это его успокаивало и отвлекало от огорчительной мысли, столь нежелательной старости. Такой конец, такой уход показался ему предпочтительным.
Старик снова заговорил. Голос его изменился, он потерял привкус желчи, было видно, что всплеск эмоций прошел. Говорил он теперь размеренно и степенно, как и подобает старцу.
– Уйду я, уйдет со мной и мое время. Умирать не страшно, осознавать смерть страшно.
Алдану показалось, что старик прочел его мысли, разгадал их, и теперь пытается ответить на них сам.
– Помню, в молодости не думал о смерти, что думаю думать о ней, вот бай Ерназар и тот при его богатстве помер. Не помогло ему богатство, а ведь ох, как жить Ерназар хотел. Говорил: – я бессмертный, – смерть задобрить деньгами, богатством хотел, не получилось, не вышло. Сейчас, быть может, и костей от него не осталось. Распахали то место в конце тридцатых. Хорошо там трава растет – силу той траве усопшие дали. Так и я, когда-нибудь силу молодой траве дам, в потомках своих жить буду.