Ю. Но разве не великолепно, что мы сегодня проникаем в стратосферу, или в область ультразвука, или в космическое пространство, и что у нас есть машины, которые считают быстрее и лучше, чем любой человеческий мозг?
К.Ш. В этом-то слове «мы» и содержится суть вопроса. Ведь все это делает уже не человек как человек, а освобожденная им цепная реакция. Выходя за пределы физической природы человека, она трансцендирует также и любую межчеловеческую меру всякой мыслимой власти человека над человеком. Она опережает также соотношение защиты и повиновения. Власть, еще куда больше, чем техника, выскользнула из рук человека, и люди, которые с помощью таких технических средств осуществляют власть над другими людьми, больше уже не свои среди тех, кто подчинен их власти.
Ю. Но те, кто изобретают и производят современные средства уничтожения, ведь тоже только люди.
К.Ш. Также по отношению к ним власть, причиной которой они являются, представляет собой объективную, развивающуюся по своим собственным законам величину, которая безгранично превосходит весьма ограниченную физическую, интеллектуальную и духовную способность каждого отдельного изобретателя. Изобретая эти средства уничтожения, эти изобретатели одновременно неосознанно работают над возникновением нового Левиафана. Уже современное хорошо организованное европейское государство шестнадцатого и семнадцатого веков было искусственным техническим продуктом, созданным людьми и составленным из людей сверхчеловеком, который в образе Левиафана как большой человек, μἀχρος ἄνθρωπός, с огромным перевесом в силах противостоял производящему его маленькому человеку, отдельному индивидууму, μίχρος ἄνθρωπός. В этом смысле хорошо функционирующее европейское государство Нового времени было первой современной машиной и в то же время конкретной предпосылкой для всех последующих технических машин. Оно было машиной машин, machina machinarum, составленным из людей сверхчеловеком, который возникает в результате согласия людей и, все же, в тот же момент, когда он появляется, тут же превосходит любое человеческое согласие. Именно потому, что речь здесь идет об организованной людьми власти, Буркхардт и воспринимает это злом как таковым. Поэтому в своем знаменитом изречении он ссылается не на Нерона или Чингисхана, а на типичных современных европейских властителей: Людовика XIV, Наполеона и революционные народные правительства.
Ю. Вероятно, последующие научные изобретения смогут все это изменить и привести в порядок.
К.Ш. Это было бы хорошо. Но как они могут изменить тот факт, что власть и безвластие уже не противостоят сегодня друг другу и больше не видимы между человеком и человеком? Человеческие массы, которые чувствуют себя бессильно подверженными воздействию современных средств уничтожения, знают, прежде всего, то, что они бессильны. Действительность власти проходит мимо действительности человека.