Демократия есть
«представительная форма национальной миссионерской идеи»
/Ф.Р.Куртье, «Французский дух в новой Европе», 1923г., с.225/.Там, где нужно было обрести духовную почву, как предварительный этап для политической власти, прежде всего, в культурной пропаганде, распространении французского языка, литературы, искусств и науки, власть опиралась на этот базис /о французской культурной пропаганде см. недавнюю хорошую работу Матиаса Швабе «Французская заграничная пропаганда», 1940г./. Характерно высказывание в статье в «Petit Journal» /см. выше/, которая предлагала «не только агитировать за язык, но также – за идеалы, традиции, обычаи, просвещение, общий дух Франции…», желая при этом «возвести бруствер против всякого искусства, враждебного галлам, прежде всего, против пангерманизма /«Petit Journal», 06.04.1911г./.
Известно также выступление французского посланника на открытии Международного конгресса по распространению и техническому обслуживанию французского языка на Льежской всемирной выставке 1905г, где он сказал: «Не осуждайте меня, когда я пою дифирамбы, так как не могу забыть, что симпатии, которыми пользуется французский язык, покорили сердца и повсюду прославляют Францию, ее расу и ее влияние» /Париж, 1906г., с.23/.
У крупных умов в этой стране также появлялись сомнения в правомочии французской демократической миссии, однако при внешнеполитическом рассмотрении положения Франции в мире она оставалась на непоколебимом фундаменте. Идеи 1789г., на которых основывалась вера во Францию, как пионера прогресса, направленного к процветанию человечества, другими словами, – во Францию как цивилизацию, – потребовали выведенную отсюда миссионерскую задачу Франции отнести к неприкосновенному резерву ее внешнеполитической идеологии.
Ни в Пруссии, ни в Австрии не было духовной силы, которая политически могла бы серьезно конкурировать перед миром с французской миссионерской идеей. Там, где преобладала философия немецкого идеализма и романтическое влияние, они оставались ограниченными чисто академическими рамками. Они вызывали восхищение в мире как проявления высокого немецкого духа. С ними, однако, не связывалась политическая программа, которую несла французская идеология. Признание относилось к умозрительным достижениям немецкого духа, чьи политические формы, впрочем, не признавались в значительной мере. У почитателей тихой Франции, поэтому, могло возникнуть сознание того, что достижения немецкого духа не опасны для политической системы Франции и прячущейся в ней миссионерской идеи. С другой стороны, чем тверже сама Франция отдавала дань этому сознанию, тем охотнее она могла ссылаться на собственную политическую миссию