— Доктор, вы меня слышите?!
— Н-да, простите… если нездорова печень, исподволь барахлит и остальное.
Оставив на столе пять сотенных зеленых бумажек, жуткая парочка покинула кабинет.
Леонид Борисович радовался этим деньгам, и в то же время они жгли ему руки. В детстве, году в сорок шестом, его приятель Борька Шлыков добыл у солдата-санинструктора поллитровую бутылку сладкой тягучей жидкости, а Леня Шуйский стащил из дома два толстых куска белого хлеба. Неумело присасываясь к бутылке, они пили жидкость из горлышка, пуская туда слюни, и заедали хлебом. То далекое пойло вызывало у маленького Леонида Борисовича одновременно чувство наслаждения и тошноту. А минут через пятнадцать их жестоко рвало в темном и сыром углу двора, за сараями. Жаль было до слез напрасно истраченного хлеба! Потом он узнал, что в бутылке был глицерин, который солдат пожертвовал Борьке для выведения цыпок. А тот ненароком лизнул языком горлышко…
Сейчас Леонид Борисович испытывал что-то подобное. Ему и сладко было от смятых зеленых бумажек, которые он тут же убрал в карман, и с души воротило.
Обратиться в милицию? Попробуй-ка, обратись! Тогда пришлось бы признаваться в своей «частной практике», никак не оформленной. Но больше, пожалуй, Шуйский боялся не милиции, а маленького посетителя. И, как видно, боялся не зря. А кроме того, прошлый гонорар в долларах он уже потратил. И знал, куда потратит теперешний.
Через десять дней ему позвонили домой. А на следующее утро, перед работой, за ним заехал другой «слон», очень похожий на первого, как бывают похожи кирпичи или автоматы Калашникова.
Иномарка свободно скользила по московским улицам, в левом ряду, никому не давая обогнать себя, словно в ней ехали члены ЦК или сотрудники КГБ. И глупая надежда осветила испуганную душу Леонида Борисовича на одном из перекрестков. Может, все-таки они кагэбэшники, не более того…
Его привезли в один из пустынных сретенских переулков. Особняк, возле которого они остановились, был густо черен — буквально от фундамента до конька облицован темной матовой плиткой. Никакой вывески ни на фасаде, ни возле дверей Леонид Борисович не обнаружил.
Они прошли по коридору. За тяжелой, плотно закрывающейся дверью спустились по ступеням вниз, снова прошли по коридору, более узкому и мрачному, нежели первый. Вошли в уютный, освещений лампами дневного света кабинет.
— Здравствуйте, доктор. Как доехали? — Маленький хозяин кабинета проговорил это, не поднимаясь с кресла. Теперь уже Шуйский знал: зовут его Анатолий Дмитриевич.
Кроме хозяина, здесь было еще трое: под стать хозяину маленький человек с обезьяньей физиономией, широкоплечий верзила сродни тому, что доставил его сюда, и еще один, среднего роста, понуро сидевший на стуле с прямой спинкой посреди кабинета. Выражение лица его показалось Шуйскому жалким, растерянным, и невольно вспомнились фильмы с допросами в фашистских застенках. Хотя обстановка в кабинете была приятная и располагала к другому. Плотные набивные гардины вдоль стен, югославская мебель, ковер-палас. После долларовых гонораров доктор Шуйский скопил наконец на гарнитур и теперь разбирался, что к чему. Но почему в кабинете отсутствуют окна, он не понял.