— Стало быть, ты...
— Я сегодня Богу душу отдам. А как отлетит душа пред очи Его, зови кузнеца да броню мою с тела сыми.
— А что под броней?
—| А под броней то, что никому, кроме тебя, видеть не надобно.
— Ладонка какая? Или знак?
Улыбнулся Василий с трудом великим.
— Не помнишь ты, Иван, боли своей младенческой. А я — помню.
— Боли?
— Когда Шемяка великого князя Василия Темного с паперти Троицкого собора умыкнул и замятия началась братоубийственная, порешили ревнители закона мету на потомков его ставить, чтоб подмены не было. О том немногие знали, но знаки ставили. Крестильный
крестик раскалят до белого каления и прижмут младенцу к груди, где сердце.
— Кузнеца!.. — страшно закричал царь Иван, вскакивая.
— Погоди, брат...
Но кузнец уже вошел. Сорвали рубаху с умирающего, а он еще улыбался, еще просил тихо:
— Погоди, брат. Дай душе отлететь...
— Ожерелок руби ему, ожерелок!.. — не слыша шепота, не видя улыбки, кричал Грозный.
— На живом?.. — ахнул кузнец.
— Руби!
— Прибьем ведь...
— Велю!..
Наставил кузнец зубило, стал бить по нему молотком, а ожерелок гнулся, не перерубаясь, а прогибаясь только. Прогибы его вонзались в горло, страшно хрипел Блаженный, задыхаясь, а кузнец, озверев уже, все бил да бил. Кровь текла, пена кровавая...
— Бей!..
— Не рубится он...
— Бей! Велю!..
Лопнул наконец ожерелок панциря уже на мертвом. Уже на забитом и задушенном, уже на отошедшем в мир иной в муках нечеловеческих. Сорвали панцирь, и сквозь кровь, всю грудь залившую, увидел Грозный той же кровью окрашенный крестик на левой груди брата своего. Там, где сердце.
— Знак, вроде?.. — удивился кузнец.
— Что?..
Выхватил Иван Васильевич кинжал из-под рясы, ударил наотмашь. И рухнул кузнец. И заголосила Акулина вдруг, а Грозный отшвырнул кинжал окровавленный и побежал, ее оттолкнув.
За ним Малюта с охраной гнался, да быстро больно бежал государь всея Руси. До ближайшей церкви.
— Не пускать никого!.. Не пускать!..
Два дня стража никого в ту церковь не допускала. Даже попов. А народ кругом стоял, в безмолвии вой слушая. Два дня вой тот из темной церкви доносился...
А на третий день царь Иван Васильевич Грозный из церкви вышел. Черный, как головня, с глазами горящими.
— Блаженного схоронили?
— Отпевают, — сказал Малюта.
— Где?
— В церкви соседней.
— Веди.
Широко шагал государь: охрана еле поспевала народ на пути его расталкивать. Но споткнулся Божиим помыслом и на отпевание опоздал.
— В храме Покрова, что на Рву, хоронить велю.
В самом храме.
И первым плечо под домовину подставил.
Долог был путь до храма Покрова. Менялись те, что гроб несли, но Грозный царь нес его бессменно. В придел внес, гроб опустил и рухнул перед ним на колени...