- Давай заодно и бычка пришьем.
- Ну его к ляду... Будет...
XIII
Под окном кто-то постучал:
- Эй, Пров Михалыч!
Матрена открыла окно:
- В Назимово уехал...
- Ах ты, батюшки, - сказал растерянно Семка хромой, а стоявшие возле него подвыпившие мужики враз заговорили:
- Ну, стало быть, десятского надо отыскивать, Обабка.
- Десятский пьяный...
- Ково? - вдруг не то спросил, не то крикнул появившийся откуда-то Обабок: одна нога в валенке, другая разута, рубаха без пояса, висит на мускулистом теле рваными лоскутами, правая рука вся в крови, лицо осатанелое.
- Ково? - вновь крикнул Обабок и, посовавшись носом, устойчиво укрепился на земле.
- Вот наряжай-ка мужиков: бузуев брать, за поскотиной сидят... Семка, сколько их? - заговорили мужики.
- Брать так брать... Все едино... Айда! - пробасил Обабок и, заложив руки за спину, направился прочь от мужиков.
- Чего: айда!.. Ты чередом наряжай, че-о-рт!.. Оболокись сам-то... замерзнешь... - шумели ему вслед.
- Айда!! - орал раскатисто Обабок.
- Стой-ка ужо... Кому идти-то?..
- Айда!!
- Ну его к ляду!.. - недовольно загалдели мужики.
А Обабок, выломав в изгороди кол, прытко зашагал вдоль по улице и на всю деревню загремел:
- Мне только бы жану найтить... Стеррва!! Меня запирать?! Меня?! Ха-ха! Убью!! Вот те Христос, убью!..
Мужики отрядили пятерых потрезвее, и те, предводимые Семкой, все с заряженными ружьями, двинулись к поскотине.
Стояла глухая, северная ночь.
Вторые петухи горланят, Матрена все не спит, дожидается Прова. Ей неможется: лежит на лавке, стонет. Видит Матрена: открывается сама собой заслонка, кто-то лезет из печки лохматый, толстый, человек не человек, чудо какое-то, и, сверкая ножом, говорит: "Мне бы только сердце у бабы вырезать..."
Матрена вскрикнуть хочет, но нет сил, мохнатый уж на ней, душит за горло: "Где-ка сердце-то, где-ка?.."
- Бузуев привели!
Матрена ахнула, вскочила, крестом осенила себя и, отдышавшись, приникла к окну. На лошади мужик едет и на всю деревню кричит:
- Бузуев привели!..
На востоке утренняя заря занималась, песни на горе умолкли, а в кустах на речке просыпались робкие птичьи голоса.
У сборни тем временем стал собираться народ, обхватывая живым, все нарастающим кольцом пятерых только что приведенных из тайги людей.
Хмельные, бессонные лица праздничных гуляк были сосредоточенны, угрюмы.
Старики и молодухи, ядреные мужики и в плясах отбившая пятки молодежь, то переминаясь в задних рядах с ноги на ногу, то протискиваясь вперед, шумели и перешептывались, бросали бродягам колючие, обидные слова и хихикали, сочувственно жалели и сжимали, рыча, кулаки, готовы были сказать: "Ах вы несчастненькие!" - и готовы были кинуться на них и втоптать в землю.