Вышел Терентий Семёнович: роста чуть выше среднего, худой, сутуловатый. Приветливо и пытливо смотрит сине-голубыми глазами.
Я представился. Он спросил:
— Вы завтракали?
— Да, только что, — соврал я.
— Хорошо. Если желаете, поедемте со мной в поле. Хотел идти пешком, да раз уж гость… позовём машину.
Ехали не быстро; Мальцев сидел рядом с шофёром и постукивал своей неразлучной палочкой. Оглядывал поля. Они были тщательно возделаны, с них едва заметно шёл пар. Помню, как я, не ведая, какую бестактность допускаю, задал свой первый вопрос:
— Не сеяли ещё, Терентий Семёнович?
— Рано сеять-то.
— Другие давно отсеялись. У соседей ваших, челябинцев…
— Я сею поздно. За то и шишки на голову валятся. Вот и вы тоже, наверное, в «Известиях» пропишете.
— Напишу, что видел. Оценок давать не стану.
Чистосердечно признался:
— Я, Терентий Семёнович, в сельском хозяйстве не силён. Приехал к вам недавно — собкором назначили. Присматриваться буду.
Мальцев чаще застучал палкой, не поворачиваясь, сказал:
— Долго присматриваться придётся.
И минуту спустя, как бы размышляя с самим собой, заметил:
— Наши края много таят загадок для хлебороба. Как же вас прислали к нам, если вы сельского хозяйства не знаете?
— Профессия наша такая — всего не узнаешь. Я всё больше по заводским делам, а тут, на Урале, металл, уголь.
— И то верно: индустрия! А и землёй наш край не обделён. Вон, она, матушка — без конца и края. А хлеб брать с неё не умеем. Область наша и в этом году зерна у других просит. Да и соседняя, Челябинская, себя не кормит.
Да уж, это-то я знал: до обидного низким оставалась производительность земли — угодья обширны, а отдача, если брать в среднем, десять-двенадцать центнеров с гектара. Скептики разводили руками: «Что вы хотите — Урал! Зимы суровые, долгие, тепла мало». А на Курганщине, в родном краю Мальцева, можно было услышать: «По соседству с вечной мерзлотой живём, зёрна на лёд бросаем». Иные возражали: «А Мальцев как же? По двадцать центнеров с гектара берёт, из года в год». На это никто и ничего сказать не мог. Мальцев — феномен, чудо какое-то. Какой бы год ни выдался — дожди ли, засуха, а его урожай постоянен: двадцать центнеров! И даже сразу после войны, когда и Краснодарская-то земля в иных районах по семь центнеров давала, мальцевский промёрзлый клин рожал по двадцать. Волшебник! Маг! Чудодей! — чего только не говорили о нём.
Я тоже сказал:
— Вы-то вот — стопудовые берёте.
Он долго молчал, а потом тихо отозвался:
— Мы-то берём, да колхоз-то один многих ли накормит?
Мыслил он категориями государственными, его волновал хлеб страны, а не только его собственный, колхозный.