Колокольный звон будил ее каждый день с восходом солнца. Она вставала, одевалась без помощи горничной и спешила в церковь, где пела на клиросе, а Горленко читал кафизмы и канон. Время проходило однообразно, и она писала к одной из своих приятельниц:
"Не могу сообщить никаких подробностей о себе: день походит на день. Утреня, обедня, потом чай, немного чтения, обед, вечерня, незначащее рукоделье, а после краткой молитвы долгая ночь. Вот вся жизнь! Скучно жить, страшно умереть, - вот предмет для размышлений. Милосердие Господне, его любовь, - вот мое упование, тем и кончу".
Она никогда не ложилась спать до полуночи. В этот час умер ее сын, и она помнила, до последнего дня своей жизни, как в роковую ночь, когда руки ребенка хладели в ее руках, пронзительный звон часов отозвался в ее сердце, словно двенадцать ударов ножа. В летние дни она сидела иногда под тополем, посаженым Колей в память своего отца. От корня пошли два другие ствола, и Маргарита Михайловна видела в этих деревьях эмблему: себя, мужа и сына, и любила их, как воспоминание обо всем, что ей было дорого .
Вечера она проводила вдвоем с мадам Бувье, которая хлопотала целый день по хозяйству и готовила иногда сама очень вкусный обед. Они вспоминали о прошлом, о милом своем Коле... Осенью дождь стучал по тесовой кровле, и свист ветра смешивался с завыванием волков, которые ходили стаями по полю, и можно было видеть из окон их глаза, сверкавшие, как угли в темноте. Но пустынницы продолжали, не смущаясь, свою грустную беседу. Маргарита Михайловна вышивала воздухи или церковную пелену, а мадам Бувье трудилась над вязанием. Свою работу она продавала и на вырученные деньги покупала масла для лампады, висящей пред надгробною плитой Николая Тучкова. Добрая женщина, душой преданная католической церкви, не уступала никому права содержать лампаду в православном храме, где молилась за ребенка, которого так горячо любила.
Маленькую Бородинскую колонию одушевляло общее чувство любви к отжившим. Женщина, исправлявшая должность горничной, прислуживала некогда в детской и помогала мадам Бувье присматривать за ребенком. Она была лютеранка, родом из Дерпта, но приняла православную веру и впоследствии постриглась под именем Девворы. Она искажала по-своему, а мадам Бувье по-своему, русский язык, но они понимали друг друга, потому что их соединяли дорогие воспоминания. А церковным сторожем был дядька Коли, и ему жилось грустно, но мирно, у могильных памятников Александру Алексеевичу и "молодому барину". Старик любил содержать в порядке церковь, где покоился их прах, но Деввора выговорила себе право надзора над могилой Коли, и каждое утро запасалась метелкой и ручником, обметала до последней пылинки плиту и решетку, оправляла лампаду пред аналоем и клала свой усердный поклон у гробницы.