Для слабостей и прегрешений других мать Мелания искала извинений, которых не находила для своих собственных, и была строга лишь только к себе. Приведем здесь остроумное замечание митрополита Филарета по поводу ее скромного отношения к себе. Раз, бывши уже игуменьей, она приехала к митрополиту. Он осведомился о монастыре и спросил, довольна ли она сестрами.
- Слава Богу, Владыка, - отвечала она, - такие они у меня славные, такие добрые! Жаловаться мне не на кого, да в том беда, что я-то такая грешная!
Он взглянул на нее с улыбкой, потом обратился к образу, висевшему в углу его комнаты, и перекрестился.
- Благодарю Господа, - сказал он, - наконец-то в моей епархии нашлась грешная игуменья, а то с кем ни поговори - все святые.
Выше других христианских доблестей она ставила любовь и милосердие, не карала падшего, но протягивала ему руку помощи. Раз вошла в ее келью и встала молча у дверей женщина не первой уже молодости, но замечательной еще красоты. Настоятельница спросила у нее, чего она желает.
- Я пришла к вам, - отвечала незнакомка, - может, вы одни меня не отвергнете... Может быть, вы примете меня в вашу обитель.
- Очень охотно приму: сядьте, и мы переговорим.
- Но вы не знаете, - начала опять бедная женщина, не двигаясь с места, и голос ее задрожал, - вы не знаете, что я грешница... даже мое семейство отказалось от меня.
Она зарыдала. Мать Мелания бросилась к ней и обняла ее.
- Спаситель пришел призвать к покаянию грешников, а не праведников, - сказала она, - и помилует вас. Останьтесь с нами.
Она посадила ее возле себя, ободрила ласковыми словами, выслушала ее грустную исповедь и потребовала, чтобы тайна этой исповеди осталась между ними. Всеми отвергнутая женщина поселилась в монастыре и приняла пострижение, а впоследствии - схиму. Настоятельница сделалась ее другом, руководительницей, матерью, и кающаяся грешница воскресла к новой жизни, под благотворным влиянием любви и веры. Свою спасительницу она пережила несколькими годами и пред кончиной поверила другим печальную повесть прошлого.
В первые годы своей пустынной жизни мать Мелания носила вериги, но здоровье ее начало сильно страдать, и митрополит потребовал, чтоб она их сняла. Она повиновалась, однако оговорила за собой право возлагать их на себя в некоторых случаях. Если между сестрами возникал раздор или какая-нибудь из них приходила к ней с тяжким признанием, она говорила: "Молитесь, и я буду с вами молиться", - и надевала опять вериги, и казнила себя за чужие прегрешения. На эти прегрешения она смотрела как на свои собственные: между детьми и матерью все общее, а она была мать.