За пять лет до
своей кончины, в тот год, когда скончался о. Иоанн, о. Георгий принял великую
схиму с именем Иоанн (скорее всего - в честь св. Апостола и Евангелиста Иоанна).
Постриг его о. Василий с благословения патриарха Мелхиседека. Возможно, что и
архимандрит Иоанн тайно был великосхимником, ведь он прожил на Афоне 17 лет, а
там нередко постригают монаха сразу в великую схиму, или, по крайней мере,
вскоре после пострига в малую, дают и великую. Вполне вероятно, что схимник
Иоанн, находясь при кончине своей святой жизни, благословляя о. Георгия,
завещал ему и великую схиму, и настоятельство, и имя даже, которое носил, так
что в этом еще раз прослеживается глубочайшая взаимная любовь и духовная
близость этих отцов; действительно "душа в душу" жили два этих святых
человека. И похоронены они оба рядом, с восточной стороны храма: оба
архимандриты, оба Иоанны, оба (вероятнее всего) великосхимники, оба,
безусловно, райские жители, исповедники, труженики, молитвенники. Скончались
оба в одном и том же возрасте - в 75 лет.
Мы верим, что
и ныне ярко и радостно горят пред Богом две эти неугасимые лампады, чувствуем,
как тепло и свет от них всегда изливается на нашу обитель. Вечная вам память,
святые отцы!
Молите Бога о
нас!
Примечания:
1) Обычно
иероманахи не совершают Таинство Брака, но наши отцы вынуждены были сделать
некоторое отступление от правил: это было время, когда многие христиане не
могли свободно прибегать к Таинствам в храмах города ввиду преследований со
стороны властей, потому шли в монастырь и тут уже отказывать им было нельзя.
2) По
древнейшему святоотечественному преданию монахи всегда совершенно
воздерживаются от мясной пищи.
СОВРЕМЕННОЕ
ВОЗРОЖДЕНИЕ ОБИТЕЛИ
Хотя с
отшествием старцев Бетания на время опустела, как бы лишилась теплившейся в ней
жизни, осиротела, но не умерла совсем, она просто опять уснула зимним сном:
умолкли духовные песни и молитвенные возгласы под сводами храма, покрылись
пылью иконостас, аналои, подсвечники, стала зарастать кустарником и крапивой
расчищенная под огороды и сады земля, стали ржаветь крыши, и по древним фрескам
побежали струйки дождевой воды. Сторожил здания живущий в двух километрах от
обители престарелый крестьянин: он снес все иконы и книги в одну из комнат
дома, сложил там же и церковную утварь и закрыл все на замок. По-прежнему
приходили туристы, однако теперь - только для того, чтобы осмотреть
заброшенный, но "любопытный памятник архитектуры". Затем пришли и
вскоре сделались тут "хозяевами" реставраторы и искусствоведы.
Началась исследовательская работа над фресками, была проведена некоторая
реставрация каменной обшивки стен, перестроена крыша храма, подремонтирован
дом, где жили когда-то монахи, а теперь поселились художники и рабочие. Престол
был сдвинут в угол храма и завален разным хламом; иконостас, иконы вынесены, и
вся внутренность застроена лесами из необструганных сосновых бревен. Интерьер
храма стал напоминать темную и сырую пещеру. Это пришлось по вкусу лесным птицам
и животным. В храме поселились филины и летучие мыши, жуткие их крики,
усиливаемые акустикой, неслись по ночам из дверей и окон церкви, те, кому
случалось в те годы зайти внутрь, попадали как будто в страшный густой лес,
наполненный таинственными животными. Вход в древнюю святыню теперь зиял
пугающим черным пятном, обдавая проходящего мимо могильным холодом и каким-то
давящим чувством скорби. Да в храм почти и не заходили - там было крайне
неуютно и ничего нельзя было рассмотреть из-за темноты. Так и складывалось
невольно на языке: "Мерзость запустения, стоящая где не должно".