...Но вот мы
пришли сегодня в стены пустых монастырей, в полуразрушенные храмы, в
оскверненные безбожниками иноческие кельи с такими же опустошенными, разбитыми
душами, сбросив с себя у порога тяжкую ношу грехов. Устраивать обители заново,
восстанавливать разрушенные стены, очищать их от грязи и скверны, придавать
всему благообразный вид - оказалось не так трудно. Но восставлять внутренние
развалины, изгонять уродливое и безобразное из своих сердец, очищать и украшать
внутреннюю клеть души - гораздо, неизмеримо труднее. Все внешние дела враг
позволяет нам совершать без особого противления, так как при всем внешнем
благолепии религиозной жизни он может наплести еще немало своих паутин и
погубить в них множество душ, предать их еще более лютой смерти, подвергнуть
еще большему осуждению. Но этот едва заметный паучок превращается в
огнедышащего дракона, когда христианин приступает к очищению внутреннего своего
храма - здесь враг восстает на душу со всеми своими жестокими орудиями, и
только благодать Божия может охранить ее и укрепить в начатом святом подвиге.
Поэтому-то главное в монашеской жизни не книжное знание, не тонкоумствование и
не наружное благочестие, а те навыки, которые приобретаются в непосредственном
опыте внутренней работы, таинственный опыт души, рождающийся в общении с Богом
и в борьбе с дияволом. Но такое опытное познание невозможно передать на словах,
о нем трудно рассуждать на языке наших привычных понятий. Вот почему монашеству
всегда обучались, непосредственно соприкасаясь с жизнью уже приобретших этот внутренний
таинственный опыт монахов, учились больше не со слов, не по внешним правилам и
манере жизни (хотя и это очень важно), но черпали знание из того, что
скрывалось под всем этим внешним и только просвечивало через наружнее: из
глубокого, непостижимого умом, сокровенного рассудка, живого источника веры,
который на духовном уровне видела и из которого черпала силы душа
новоначального.
Но около нас,
к сожалению, почти нет таких учителей, трудно найти теперь старцев, которые
передали бы нам с рук на руки этот опыт внутреннего делания, научили бы
примером, а не словом, всем тонкостям киновиальной жизни, вручили бы нам
монастырский устав, родившийся из жизненного опыта, а не из теоретических
измышлений. У нас есть книги, но все, что написано в них о монашестве, требует
основательного переосмысления самой жизнью. Наше необычайное время, положение,
внутреннее состояние не позволяют слепо копировать жизнь прежних монахов, но
заставляют искать доступные именно нам формы монашества, требуют решения новых
проблем и вопросов, очень тонких и труднопонимаемых, но крайне важных для нас
вопросов, на которые нелегко найти ответ в книгах, написанных в далекие, давно
прошедшие времена.