— Ты сам-то что-нибудь поел?
А я, честно говоря, как-то не заметил этого: по-моему, что-то пожевал на ходу, но сейчас почувствовал, что очень голоден.
— Принести тебе бутерброд с колбасой?
— Ага, — сказала ты моим словом. — Или лучше я сама выйду на кухню. Подай халатик. Мама с отцом, наверно, в гостях и не приедет сегодня. Который час?
Ты надела халат и, придерживаясь за меня, вышла на кухню.
— Не разболится у Маши животик? — спросила ты, посмотрев на бутылку с соской.
Больше ты ничего не спрашивала. Мы поели, попили чаю и легли спать.
…Машенькин плач раздался сперва будто где-то в бесформенной черноте сна, в глубинах утомленного сознания. Он был досаден, назойлив, и мне хотелось застонать: так тяжело было подыматься.
— Конечно, разболелся у девочки живот, — сказала ты громко и раздраженно и откинула одеяло, намереваясь встать.
— Лежи, застудишься, — сказал я.
Я проверил у Машеньки постель — было сухо. Я стал трясти кроватку, но Машенька не успокаивалась. Она сучила ножками и орала.
— Накормил! — сказала ты гневно.
Я вынул ее из кроватки, прижал животиком к своей груди и стал ходить по комнате. Она на короткое время притихла, но вскоре опять стала сучить ножками и плакать. Да, ты была права: у нее болел живот — вероятно, оттого, что я пересладил молоко.
— Может быть, ей клизму сделать? — сказал я.
— Господи, что за мука! — сказала ты громким страдальческим голосом. — Умереть спокойно не дадут. Дай мне ее.
Но Машенька продолжала орать и рядом с тобой.
— Чем ты ее накормил? Может, ты разбавил молоко сырой водой? А молоко вскипятил? Сколько ты положил сахару?
Я терпеливо ответил на все твои вопросы и пошел на кухню. Я включил свет и стал листать брошюру. Через минуту ты появилась на пороге в одной ночной сорочке с Машенькой на руках.
— Книжки читает! Накормил ребенка какой-то дрянью и сидит читает! Подогрей чайник.
Я зажег газ, принес тебе из комнаты халат, попутно захватил со столика часы. Было четверть четвертого. Ты дала Машеньке чистой воды, перепеленала ее и попросила походить с ней еще, покачать.
— Она теперь скоро уснет, намаялась, бедная, — сказала ты.
— Положи ее в кровать, если она намаялась, может, правда уснет. Я тоже хочу лечь. Все-таки я работаю, — пожаловался я.
— А я в бирюльки играю? — сказала ты. — Ты думал, будешь только кататься, а саночки Пушкин за тебя будет возить?!