а сам поет под фанеру – да уж, более чем не солидно. А на вид такой приличный дядя – в костюме, в очках, мог бы быть Бадди Холли, если бы был помоложе. Лёнька уже возле сцены, в первом ряду, и вот в аккурат перед припевом он в прыжке выхватывает у мужика микрофон и с видом человека, поймавшего карманника в трамвае, показывает пальцем на мужика – ага, попался, фонограммщик! Он имел в виду, что вот теперь у мужика нет микрофона, а голос в колонках по-прежнему поет. Но голос пропал. Мужик с недоумением смотрит на Лёньку и поет теперь уже без микрофона, ища глазами на сцене другой. Он очень удивлен. Его немного слышно на фоне музыки и гула – он пел по-настоящему, просто такой чувствительный микрофон и громкий голос, бывает. Лёнька пытается сделать хорошую мину при плохой игре, начинает заявлять, что это была символическая акция изъятия рупора у производителей так называемого массового поп-искусства, бессмысленного и не несущего в себе... Кто-то уже отнимает у Лёньки микрофон, он, естественно, не отдает, и начинается потасовка, появляется охрана, в столкновение включаемся мы с Леликом...
Нас выгнали с телека. Оказалось, что все-таки у нас панк-группа, и не так уж и сложно сделать что-то такое, чтобы тебя удалили со съемочной площадки.
«Ты знаешь, я, если честно, еще подозревал, что он в парике был, просто не успел проверить, – говорит мне Лёнька уже на улице, открывая пиво, – в чем-то же там должен был быть подвох». Бедный Колян, приспешник доктора Зло на местном телеканале, чем он будет кормить своих семерых детей?
Мы в Барнауле и будем здесь еще целую неделю. Случилось это вот как: обычно у музыканта есть две руки. Когда музыкант выступает, на него смотрят несколько сотен, а бывает и тысяч человек. Ему надо, чтобы обе эти руки выгодно смотрелись, надо, чтобы они что-нибудь делали. Чтобы они не висели как веревки, чтобы было видно, что он старается, что ему там, на сцене, весело, хорошо и совсем не страшно, и чтобы публике от этого тоже становилось весело и хорошо. Так вот, гитаристам в этом плане удобно, их руки заняты гитарами, у барабанщиков руки заняты барабанами, у клавишников –клавишами. Все при деле. И только у вокалистов рот поет сам по себе, его не надо ни держать руками, ни нажимать на него, ни дергать. Максимум, что может потребоваться – это держать микрофон, и то при условии, что он не установлен на стойке. Бедным вокалистам вечно приходится выдумывать, чем же занять свои руки: они воздевают их к небу, лупят кулаками невидимых противников, танцуют, сгибая их в локтях. В отличие от всех остальных музыкантов, процесс игры не заставляет их находиться в каком-то определенном положении, они свободны выбирать, как им стоять, ходить или бегать, и им приходится мучиться свободой этого выбора. Джонни Болт в этом плане был классический вокалист. За много лет на сцене он так и не смог придумать никакого определенного стиля поведения. Впрочем, у него была одна фишка, подхваченная у иностранных хардкорщиков – когда ему не нужно было петь, он хватал микрофонный провод в метре или около того от микрофона и раскручивал его в вертикальной плоскости или горизонтально над головой. Фишку эту не любили ни мы, ни клубные звукорежиссеры, у которых просто сердце кровью обливалось, когда они это видели. В отличие от Болотина, они были в курсе центробежной силы, и знали, что Shure sm58 (самый популярный сценический микрофон) стоит полторы-две сотни долларов. На их глазах Болотин раскручивал эти две сотни на веревке, и ох как часто соединительный разъем не выдерживал, и микрофон улетал куда-нибудь, в лучшем случае, в пол, а в худшем – в толпу или Лелику в голову. После этого микрофон, как правило, навсегда замолкал, а Болт делал удивленное лицо: как же это, мол, такое могло произойти? Срочно дайте другой микрофон! Мне же надо петь! Может, вокалисты, у которых Болотин подрезал эту фишку, носят с собой запасные микрофоны или перед шоу приматывают микрофон к кабелю скотчем, не знаю. Болт то ли считал это ниже своего достоинства, то ли ему просто было все равно, но из концерта в концерт он крушил микрофоны и окружающих, вызывая праведный гнев.