до ночного кошмара, чтобы все решить. Эта черта, этот срок,
ускоряли ход мыслей. И она решила. Кажется, именно это
решение подвигло миз М. несколькими часами позже выйти на
улицу и встать на перекрестие этих улиц, чтобы услышать
рвущуюся реальность. Нет, даже не решение, а то, что его ис-
полнение ничего не вызвало… это просто случилось, как сейчас
случается (пусть миз и желала бы, чтобы ее историю рассказы-
вали в прошедшем времени, как про покойницу), что она наде-
вает шляпку, и то самое известное платье, туго застегнутое на
спине серебристым крючком. Вечеринка в доме художника
Арчи не заставила ее изменить этому платью, с плохо рабо-
тающим крючком на спине.
Никакого «морального плоскостопия» и «апатии»; болезни
— это уже что-то, за них можно зацепиться в этой реальности,
сделать их врагами или иконами. Не было ничего. Но врач
ясниться. И призрачная бухта сцеживает воду, вся в тине и плесени,
дрожит, своим раздраженным дрожанием заставляет всех утопленни-
ков встать, немедленно, давно утонувший фонарь сегодня, как брига-
дир, гонит своим жестоким светом по обезображенным спинам —
работать, очистить бухту от тины и плесени, работать; и утопленники
встают в ужасе, что ударом света фонарь рассечет их гнилые и тон-
кие-тонкие кожи, если они не будут прилежно работать; и фонарь бьет
тех, кто еще не поднялся, кто делает вид, что работает, но отлынивает,
и соскабливает ногтями тину и плесень, и особенно рьяно бьет ту
проститутку, что боится испачкать ноги о тину и плесень и, исполосо-
вав ее лицо своим светом, что теперь она — то ли мужчина, то ли
женщина, не разобрать по лицу — гонит ее на работу, как всех других,
а когда все вернется, и город людей станет городом людей, вода на-
полнит бухту, и вода выполаскает грязные ногти своих утонувших
жителей от застрявшей под их ногтями тины и плесени.
75
Илья Данишевский
говорил, что это «апатия», и ему снилось, что из него вылезает
его умершая жена, бренчит золотым браслетом, и рвет его рот
своим мертвым телом. Он цеплялся за нее, его рука теребилась,
бренчали на волосатом запястье часы, он цеплялся за воздух, а
жене Арчибальда снилось, что на тысячи голосов тысяча раз-
ных людей спорят «моя ли ты дочь?», и никто не находится
истинной матерью, все тонет в бессмысленности, и все не ре-
шаемо, и это оттого, что ранним детством она потеряла мать, та
исчезла в вечных любовниках, умерла от сифилиса, как мани-