* * *
В храме горели все свечи. В центре, перед выносным аналоем, в белом облачении негромким, но звонким голосом отец Василий читал праздничное Евангелие:
— …И преобразися пред ними: и просветися лице Его яко солнце, ризы же Его быша белы яко свет…
Лицо священника тоже было преображено, евангельские слова не передавались, а переживались им. Он, казалось, сам был на горе Фавор, сам вступал в беседу с ветхозаветными пророками. Ученики его, прихожане, как тогда апостолы, склонили головы, не смея поднять взгляд вверх, внимали Слову Бога и видели Его Славу.
Церковно-славянский язык передавал величие праздничного события так емко и образно, что не понять читаемое мог лишь тот, кто пришел в церковь не к Богу, не на Его славное Преображение, а по делам, где места Спасителю не было.
Батюшка закончил чтение Евангелия, положил его на большой центральный аналой рядом с праздничной иконой, взял у стоящего рядом сына маленькую кисточку и начал помазывать смиренно подходивших к нему, сложивших руки на груди, прихожан.
— Иди, — подтолкнул не отходивший от меня сомолитвенник.
Я, стараясь делать все так, как совершали предо мною остальные, приложился к иконе и Евангелию, подошел к отцу Василию. Тот дружески улыбнулся, нарисовал мне мягкой кисточкой крестик на лбу и, видя мое смущение, ведь надо было поцеловать руку священника, отведя ее в сторону, сказал:
— Оставайтесь после службы, чайку попьем.
Польщен я был этим приглашением и поторапливал время, но оно начало тянуться, идти медленнее. На клиросе петь стали меньше, больше читали. Пытался я вслушаться в читаемое, но смысла понять не мог, да и мысли были не о читаемом каноне, а о батюшкином приглашении. И здесь помогла монахиня. Она как-то незаметно подошла ко мне, раскрытую книгу дала и указала место, которое в это время читали.
— Следите за службой. Сейчас канон читают, а скоро «Честнейшую» петь будут. Здесь все написано, — сказала монахиня и тихонько ушла на клирос.
Я посмотрел на обложку. Название книги гласило: «Последование службы Преображения Господня», год издания 1907. Написано было русским шрифтом, но со старыми «ятями» и «ерями». Старописание не мешало. Напротив, создавало особое чувство, ранее никогда не испытанное мной. Чувство причастности к тем далеким годам и к тем, кто ранее держал в руках эту похожую на большую общую тетрадь книгу.
— Мать Амвросия всегда молодежь опекает. Как кто ни придет из молодых, она ему или книжку какую божественную даст, или с собой на клирос тянет, — комментировал не отходящий от меня мужичок.