Линни: Во имя любви (Холман) - страница 125

, чтобы дать ей, и я неуверенно улыбнулась, показывая на свою сумочку и качая головой: девушка, видимо, не знала английского языка. Вдруг я с ужасом поняла, что головку ребенка — на первый взгляд покрытую черными волосами — облепил жужжащий рой мух. Девушка передвинула ребенка, чтобы ухватиться грязной рукой за мою юбку, и стало видно, что крошечный череп младенца покрывают кровоточащие язвы. Я с трудом сглотнула и попыталась отступить назад, но девушка не ослабила хватки, и тонкая ткань моей юбки слегка затрещала у талии. Цветастый муслин почернел от грязи в том месте, за которое она держалась, и я знала, что воздушная ткань прилипла к спине от пота.

Фейт, стоявшая рядом со мной, взглянула вниз и, увидев, что именно девушка держит на руках, начала оседать на землю. Я подхватила Фейт под руку, пытаясь ее поддержать и не зная, что делать с зонтиком и сумочкой. Корсет неожиданно показался слишком тесным. Было очень жарко, мне стало трудно дышать, а от незнакомых запахов взбунтовался желудок.

Вдруг в прикрытое тряпьем плечо девушки уперся острый конец зонта миссис Кавендиш и сильно уколол ее. Девушка выпустила мою юбку и поспешно скрылась среди одетых в брюки ног и развевающихся юбок.

Я тащила Фейт за собой. Ее бледная кожа походила на пергамент. Ярко пламенели волосы, контрастируя с лицом. Миссис Кавендиш следовала за нами, подобрав выроненную Фейт сумочку.

На пристани кишмя кишели люди: несущие на головах груз мужчины в обтрепанных набедренных повязках, которые, как я знала из книг, назывались доути, торговцы сладостями, предлагающие всевозможные товары — от воды до горячего чая, от орехов до бетеля[21], дети — попрошайки с огромными умоляющими глазами — и облезлые желтые собаки. Везде сидели, стояли или бродили коричневые мужчины, женщины и дети, некоторое из них ели, некоторые спали. Это была движущаяся, что-то лопочущая, дурно пахнущая человеческая масса. У меня закружилась голова. Я никогда не теряла сознания и считала, что только слабые женщины подвержены этому недугу. Но сейчас я боялась, что упаду в обморок, не выдержав удушливой жары и обилия красок, звуков и запахов. Я глубоко вдохнула, стиснув зубы, чтобы прогнать застилающий сознание туман.

Неожиданно внимание привлекли выбивающиеся из общей какофонии громкие повизгивания. Я обернулась в поисках источника нового шума. От увиденного мои мысли прояснились.

Над людьми, толкающимися на грязных камнях пристани, возвышался мужчина на роскошной гнедой лошади с черными хвостом и гривой. Он вместе с лошадью завяз в движущейся беспокойной толпе, конь испуганно ржал, выкатывая глаза, и гарцевал на месте, высоко поднимая ноги. Мужчина что-то выкрикивал громким требовательным голосом, но я не знала, обращается он к лошади или к окружающей его плотной людской массе. Он дергал кожаные поводья, стараясь направить коня в другом направлении, но лоснящееся животное продолжало вскидывать голову, встряхивая густой гривой. Если лошадь встанет на дыбы, под ее тяжелыми копытами наверняка окажется чья-нибудь нога, а то и ребенок. У мужчины были густые черные длинные волосы, забавно напоминавшие гриву его лошади. На загорелом лице сверкали белые зубы; я даже различила блеск его черных как смоль, длинных раскосых глаз. Вдруг он подался вперед, нагнулся и начал что-то говорить в лошадиное ухо. Животное немедленно прекратило дергать поводья и замерло, словно по волшебству. Конь и всадник казались единым целым, вытесанным из камня, и толпа наконец поредела настолько, что они смогли проехать. Всадник направил лошадь вдоль пристани. Он ехал, не глядя вниз, а устремив взгляд куда-то вдаль.