Лаутар приготовился играть, смычок резко взлетел над скрипкой, но опустился на струны тихо – скрипка издала негромкий задумчивый звук.
- Он сделал это из-за твоей матери. Ей было шестнадцать лет, – продолжал Барон.
Одна из цыганок поднесла к губам Барона уже раскуренную трубку. Барон рассеянно затянулся дымом и продолжил.
- Она не была цыганкой, она была румынкой. Ее отец разорился еще в сорок лет. Как он прожил с такими долгами еще десять лет, до сих пор не знаю.
Скрипка Лаутара издалека, медленно расходясь, разгоняла пьяненькую румынскую мелодийку.
- Я знал людей, которым он был должен деньги. Настоящие деньги. Ты таких не видел даже во сне, и никогда не увидишь. Это были цыгане, большие люди. Теперь таких цыган совсем нет. Они говорили про ее отца, твоего деда – у него ничего нельзя отнять, потому что у него нет ничего, кроме его кришмы и его жизни. Но его жизнь не принесла ему счастья, а его кришма - денег. Клянусь, они так говорили.
Мелодийка в руках Лаутара разогналась уже вовсю, уже в ней зажили, выйдя из прошлого, все те люди, о которых говорил Барон, и которых давно уже не было в живых.
Барон не остался равнодушен к этой тихой отчаянной музыке, она уже проникла в его колени, и они уже отбивали назойливый, веселый и злой ритм.
- Так они говорили ему, и требовали назад своих денег. И тогда он пошел во двор кришмы, и застрелил себя из ружья.
Оголтелая мелодийка взвизгнула, и прервалась. Через секунду Лаутар наигрывал ее вновь, только многократно замедленную по темпу, долгую, темную.
- Вот так вы все. Сначала любите, потом смеетесь, потом – бах! – сказал печально Барон. - Все долги свои он оставил своей дочери. Твоей матери, Лаутар. Твой отец взял ее в жены. И не пошел с нами в Крым. Он пошел своей дорогой, он взял в эту дорогу старые долги и кришму. Это была плохая дорога. Они работали в кришме вместе. Но долгов было много. Потом родился ты. А потом они сбежали. Их искали. Серьезные люди. Когда мы вернулись из Крыма, тебя принес пастух. Ты играл для овец на дудке и боялся людей. И вот ты вырос. Теперь тебя каждую ночь в этой кришме слушают даже не овцы. Тебя слушают быки. Я знаю, чего ты хочешь. Хочешь, я скажу тебе, чего ты хочешь?
Скрипка замерла, и кажется, вместе с ней замерли на этой веранде все – даже прислуживающие Барону цыганки без возраста и совести.
- Ты хочешь взять мою дочь, и повести ее за собой во все самые грязные придорожные кришмы, куда только приведет тебя твоя скрипка.
Смычок Лаутара вновь встретился со струнами, и бесконечная огненная мелодийка снова медленно поползла вверх.