В то памятное утро я сладко дремал в большом старом гамаке. Накануне дед получил письмо от своего одноклассника, бывшего министра просвещения, известного цветовода, который сообщал, что ему некий профессор, использующий новейшие заграничные удобрения, привез рассаду редиса, ярко-красного, 10 см в диаметре. Причем, в слове «профессор» он поставил две «ф», а «редис» превратился в «ридизь», на что дед благодушно заметил: «И Пушкин писал с ошибками!»
Старик мой нарядился в старомодную куртку, которую гордо называл: «френчик», и укатил чуть свет. Я наслаждался полной свободой. Надо мной качались пушистые почки, бруньки и прочие цветущие висюльки. И все это трогательно и тревожно подрагивало и нежилось на солнце. Сердце мое замирало от благоговейного трепета ко всему живому весеннему миру, за которым я следил из своего гамака. На деревянном крыльце сидели четыре пуховых котенка, их бока и хвосты были облеплены тополевыми почками. Утром я распахнул окно спальни в сад и выпустил прямо в белое кружево вишен мохнатого, голодного, как пес, шмеля, ночевавшего в моей комнате. И вот теперь, сытый и довольный, он пел надо мною песню благодарности. Две галки ругались из-за бумажных салфеток, унесенных ветерком со стола. Они прижимали их лапами, рвали на части, набивали ими клювы и уносили в гнезда, видимо, для перины. Я с блаженной улыбкой на лице наблюдал, как лепестки черемухи падали на кусочки колбасы, оставшейся от завтрака и в стаканы в старинных подстаканниках с гончими собаками. Возле самовара лежала дедова гордость – книга «Венский кружок», вышедшая всего в 26 экземплярах и с живыми автографами всех участников кружка. С юго-запада надвигалась черная туча, потянуло прохладой, и я подумал: «Только бы деда не застигла гроза».
Вдруг я увидел странную личность, топающую прямо по дедовой капусте. У него была красная физиономия, рыжая борода, розовая лысая макушка, и одет он был в розовую женскую кофту. Этот тип проглотил облепленную лепестками колбасу в мгновение ока, схватил бумажный пакет с маковыми баранками, «Венский кружок» и помчался назад по «матушке – капусте». Я выбрался из гамака не так проворно, как хотелось, и бросился спасать дедову гордость с живыми автографами. Я тоже бежал, увы, по капусте, не заметив за коробкой с древесной золой ведра с «золотцем», я прыгнул в него, обрызгав всю правую ногу вонючим удобрением.
Красно-розовый юркнул в лесок, я – за ним. Воришка исчез за крупным деревом, а я, запнувшись о корень, упал к чьим-то ногам в стоптанных ботинках без шнурков. Не успел я и глазом моргнуть, как был привязан к толстому дереву веревкой из связанных между собой шелковых дамских чулков. Два оборванца: красно-розовый и второй – с золотистой шевелюрой купидончика, оценивающе разглядывали меня.