хорьком было задумчиво и светло.
— Да! Ну, увидим, — решил он наконец, отворачиваясь, — увидим, примется она или нет!
— Он тихонько вздохнул, спрятал нож в карман фартука и обтер руки прямо о его подол. -
Так, говоришь, сидит и плачет? — Он сорвал фартук и комком кинул служанке — все это
очень быстро и ловко. — Скажи ей, что иду! — крикнул он, направляясь к себе.
Он хорошо знал, зачем к нему пришла Анна Шекспир, и помнил, что ему надо сказать
ей, но это-то и раздражало его. Ведь вот он будет вертеться и подыскивать выражения, а
разве так говорили апостолы благословенные слова, которые он повторяет в каждой
проповеди? Они рубили сплеча — и все! А он что?" — Я, дорогие мои землячки, человек
простой и грубый, не лорд и не пэр, — говорил он о себе, — мой отец торговал солодом, моя
мать была простая набожная женщина, и она не научила меня ни по-французски, ни по-
итальянски, а сам я уже — извините! научиться не мог…"
И жители крошечного городка Стратфорда, люди тоже простые, грубые, ясные до
самого донышка (их и всех-то в городе было две тысячи), — сапожники, кожевники,
ремесленники, служащие городской скотобойни, — кивали головами и хмыкали: что ж, это
не плохо, что достопочтенный Кросс не лорд и не пэр, такого пастора — простого и
свойского — им и надо! А те из стратфордцев, кто был постарше и прожил в этом
городишке уж не одно десятилетие, вспоминали другое: лет сорок тому назад у них, например, куда какой был ученый пастор! Он и детей учил латыни, и пел, по-французски
говорил, и, бывало, такие проповеди запускал, что все женщины плакали навзрыд, и такой
уж он был вежливый да обходительный, что лучше, кажется, и не придумаешь, — а толку
что? Вдруг сбежал в Рим и оказался тайным католиком. Ну, так чему хорошему мог
научить детей этот тайный папист? Пропади пропадом такая наука! В нашем йоркширском
графстве говорят только по-английски, но если вы попросите у лавочника хлеба, то будьте
спокойны, что он вам не свешает гвоздей и не нальет дегтя. Да и судья, сидя на своем
кресле, тоже говорит с нами на добром английском языке, и как будто выходит правильно.
Так к чему нам еще французский язык? — так отвечали достопочтенному пастору
прихожане.
"А говорить с ними все-таки приходится по-французски: со всякими церемониями, -
подумал пастор, заходя в зало, — по-простому-то ничего не скажешь, чуть что не так — и
сейчас же обида до гроба. Вот и с этой дурехой…"
Анна Шекспир — рослая, сырая женщина — сидела рядом с женой пастора и что-то
негромко ей рассказывала. И, по смыслу ее рассказа, у его молодой жены тоже было