– А что как на соль царская монополия распространится?
– Тьфу на тебя, отец! – замахала руками Василиса. – Перекрестись!
– Да хоть закрестись тогда, – согласился с отцом Путила. – Но архангельские промысли пугались, что на рыбий зуб царь введет монополию. Да на китовую ворвань.
– У кого что болит, тот о том и говорит, – согласился Извара.
– Ох, не могу, одна в пологу! Нету милого дружка почесать брюшка, – завелась шутить Матрена.
– У Матрены, вишь, брюхо болит, – рекши Извара.
– Ох, баба Матрена, как бы на твое брюхо царская монополия не пришла, – засмеялся Путила.
– Олей! Аз бы и рада государю услужить, да года не те. Стара для царских-то утех. Труха уж сыпет из Матрениного гузна.
– Будет тебе наговаривать на себя, – подъелдыкнул Извара. – А как же дьяк приказной из Леденьги?
– Какой дьяк? – всплеснула Матрена руками. – Тьфу на тебя, Извара Иванович!
– А-а! – сродственник погрозил пальцем. – Кабы не дьяково ремесло, у Матрены давно б заросло!
– О-ой, бес! – нарочито возмущалась польщенная Матрена. – Да аз уж двенадцать лет благонравная вдова. Али стала бы чадцев повивать? В этой вещи жена нужна безгрешная.
– Глумлюсь аз, Матрена, не сердись.
– А чего мне сердиться? На сердитых черти воду возят. Аз же жена благодушная. Да, Мария? – ткнула Матрена в бок свою последнюю роженицу, дабы заручиться ея подтверждением своей благонравности. – Мария? Спит!
– И то время, петухи уж пропоют скоро.
– Ну, давайте по последней чарочке за мой возврат живым-невредимым, – предложил Путила.
– С возвращением, братец, – подняла Феодосья чарочку, в которой чуть плескалось на дне медового питья.
– А утром ни свет ни заря поеду к воеводе – на поклон с дарами московскими. Да опричь того на дело о бесовском зелье.
Феодосья поперхнулась и закашлялась.
– Что еще за дело? – удивились Василиса с Изварой.
– Да аз ведь по дороге скрутил торговца бесовским табачным листом, – сообщил Путила. – С товарищами кинули его в правежной избе. Эдаким самоправным держался, охабень расшитой, до земли, что твоя риза. На загривке крест вон с Федосьину пясть размером. Где-то он у меня в коробе брошен. С поганого говна и крест на себя надевать неохота. Обменяю после на деньги. Ничего, не сегодня так завтра сему вору вместо узорчатого дубовый охабень наденут.
Путила с силой зевнул.
– Пошел-ка аз почивать. Мария, жена, разсонмись, отведи мужа в горницу.
– А что за торговец? Али бродяга? – сиплым голосом вопросила Феодосья, глядя на тень Путилы на стене.
Тень пошевелилась и ударила Феодосью в висок черным кистенем.
– Хуже бродяги. Главарь скомороший. Актер, что ли? Гусли ему в оход! Пошли, Мария.