В двадцатый день февраля, когда солнце ярко светило с голубого, холодного, как лед, неба, из леса, что на большом острове, рысью выехал одинокий всадник и поскакал по скалистому перешейку в сторону моего замка. Старый Робине Лури поднял тревогу, и мы все высыпали во двор, завернутые в пледы, как простые сельские жители, каковыми мы, собственно, и являлись.
– Это король, Maman? – спросила Майри. В дни, последовавшие за Крещением, я рассказала ей о трех великих царях-волхвах, которые пришли к младенцу-Христу с дарами: золотом, ладаном и смирной, и с тех пор она ожидала, что и в Грэнмьюар приедут короли.
– Не думаю, Майри-роза. По-моему, я знаю, кто это.
«Скоро ты меня увидишь. И я скажу тебе то, что ты даже не предполагаешь услышать».
Норман Мор и Уот Кэрни отворили ворота, и, как я и ожидала, во двор въехал Никола де Клерак – на черном фризском жеребце с пышными щетками над копытами и завитыми гривою и хвостом, похожими на гофрированный шелк. Он был одет в коричневую кожу и темно-зеленый бархат. Несмотря на холод, голова его была непокрыта, и с блестящими в лучах солнца волосами цвета пламени он и впрямь походил на короля в короне. На первый взгляд мне показалось, что он ничуть не изменился за полтора года, минувшие с тех пор, как я видела его в последний раз, когда он набросился на Рэннока Хэмилтона в покоях королевы.
Я же, напротив, очень изменилась – хотя мне только что исполнился двадцать один год, в моих волосах уже появились серебряные нити. За рождение Китти и последовавшие затем лишения мне пришлось поплатиться двумя из четырех самых задних зубов – тетушка Мар называла их les dents de sagesse – зубами мудрости. Я не могла находиться в комнате, если в ней были закрыты все окна и двери. Я подумала: что почувствует Нико де Клерак, когда приглядится ко мне? И еще подумала: почему, почему он не спас меня, почему оставил страдать в Кинмилле все эти долгие год и три месяца?
Рядом с крупным черным конем вприпрыжку бежал длинноногий бело-рыжий гончий пес с черным пятном на спине и крапчатыми лапами…
– Сейли!
Он бросился в мои объятия, словно щенок; он был выше и тяжелее, чем я его помнила, и едва не сбил меня с ног. Я обхватила его руками, смеясь и плача, а он, повизгивая в экстазе, принялся лизать мое лицо. Мой Сейли, моя удача, мой счастливый талисман.
– Собачка! – радостно подпрыгивая, закричала Майри. – Собачка для maman!
– Вот именно, собачка для твоей maman.
Поначалу мне показалось, что Нико сказал это как-то неестественно, слишком четко выговаривая слова; потом я с изумлением поняла, что он говорил так всегда. Что изменилось, так это мое восприятие речи, после стольких месяцев, проведенных в сельской местности, среди простонародья.