– Спасибо вам за нее, – вставил неожиданно Самсонов.
– Мне?
– Вам. Честно говоря, я ждал неприятностей по работе, вплоть до увольнения.
– Пустяки, – раздраженно махнул рукой Полуярцев. – Я тогда подумал: болеет человек за дело. Знаете, я ведь попытался разобраться в этой истории с текстом на мемориальной доске. Мои сказали: школа дала сведения написанными от руки, листок не сохранился. То ли у них была ошибка, то ли у нас, то ли кто-то честно не разобрал почерк. Наверное, нужно было сверить окончательный вариант…
– Наверное, – снисходительно согласился журналист. – Знаете, его мать ничего не заметила и всем довольна.
– Хорошо… Почему же ваш очерк не напечатали? Редакция побоялась скандала?
– Все проще гораздо. Меня ведь привлекли на замену – изначально Ногинскому очерк поручили, а он на некоторое время бесследно исчез. Вот главный и перестраховался. А в результате – приношу свой очерк, а мне говорят: текст Ногинского уже пошел в набор. Он, видите ли, решил перед увольнением все же выполнить последнее задание.
– А ваш очерк кто-нибудь видел?
– Нет.
– Как вы думаете, напечатали бы его?
Самсонову не хотелось рассказывать незнакомому человеку о течении мысли, вынесшей его весной вовсе не к тому варианту текста, который представляет собеседник.
– Не знаю, – хмуро буркнул он, желая поскорее сменить тему.
– Послушайте, мне нужно с вами поговорить, – немного севшим голосом произнес Полуярцев. – Давайте пройдемся?
– Давайте, – удивился журналист, не ожидавший такого поворота светской беседы.
Мужчины оделись и вышли на улицу, в сумерки, под мелкую изморось, заметную только вокруг уличных фонарей и перед автомобильными фарами. Огни расплывались в полутьме, прохожие сутулились и прикрывали головы, спасались под мокрыми, блестящими в искусственном свете зонтами. Некоторое время представитель власть предержащих и несостоявшееся золотое перо молча шли рядом куда-то вперед, в неопределенную мрачную перспективу улицы.
– Скажите, вы совсем не догадываетесь, почему мама включила вас в список приглашенных? – спросил наконец Полуярцев.
– Не догадываюсь, – честно ответил Николай Игоревич. – Я неплохо учился, но школу окончил без малейших претензий на медаль и вообще, звездой не являлся. В частности, по математике.
– Но была ведь какая-то причина? Она же помнила о вас столько лет?
– Видимо, да. Я не удивлюсь, если выяснится, что она помнила всех.
– Возможно, возможно… Но на похороны пригласила только вас.
Самсонов пожал плечами.
– Думаю, догадки не имеют смысла, – сказал он рассеянно. – Не все ли равно, где лежит правильный ответ. Мама ваша была женщиной суровой, ни с кем не сюсюкала – ни с учениками, ни с подчиненными, ни с начальством. Но, похоже, в мыслях вела некий список близких людей. Только вот при жизни не желала им открываться. Думаю, стеснялась проявить слабость.