А мне было запрещено появляться на глаза бай Анастасу до второго пришествия. Богатый мерзавец имел большое влияние на управу местной общины, а это значило, что для меня нет места ни в Бургасе, ни в окрестных городках Месемврия, Анхиал или Созополь. Одним словом, мне грозила голодная смерть, потому что бай Анастас, если уж возненавидит кого-то, то бери ноги в руки и спасайся, пока цел! Думали мы, думали с моим верным другом и побратимом Костаки и однажды ночью, а было это в сентябре 1890 года, взяли и забрались, никому не говоря ни слова, на турецкое судно «Юскудар», которое грузилось зерном у причала. Не было у нас ни документов, ни денег, только штаны на заднице да по одной домотканой холщовой рубахе. Вот так мы и отправились в Стамбул. Отсюда перед нами открывался широкий мир. Сильные мы были, здоровые, любая работа нам была по плечу. Молодым — море по колено, вот мы и решили наняться на шаланду, добраться как-нибудь до Пиреи, а уж оттуда пароходом ли, клипером ли отправиться по морям и океанам. Морское бродяжничество лучше всего лечит любовную му́ку, это еще до меня доказал один морской скиталец, английский поэт лорд Байрон. Конечно, тогда я понятия не имел, что говорил лорд, но чувствовал, я всегда тонко чувствовал…
В Пирее мы некоторое время работали портовыми грузчиками, грузили бочки с маслинами и ящиками с лимонами на суда, отправлявшиеся в северные города Европы, и все расспрашивали на пароходах и парусниках, не нужны ли юнги или помощники кока. В таковых не было нужды, и потому нам пришлось взяться за самую скверную и самую тяжелую работу — помощниками кочегара на грязной пробитой итальянской посудине, которая бог знает почему величалась пароходом «Мадонна Джулия». На нем мы кое-как прошли Эгейское и Тирренское моря, чуть не потонули у берегов Калабрии, там постоянно штормит, дуют сильные ветры, а для нашей «Мадонны» буря в семь баллов была гибельной. Наконец добрались мы до Неаполя. Как говорится, посмотрев Неаполь, можно и умереть. Заплатили нам какие-то гроши, забрали мы свои немудреные пожитки с «Мадонны». Внизу, в кочегарке, нечем было дышать, и мы совсем стали похожи на чертей. Везде было грязно, но внизу, в кочегарке, особенно. На этот раз решили мы найти себе работенку почище, на паруснике, тогда они еще ходили наряду с пароходами. Однако нигде нас не брали. Ну и наголодались же мы тогда в Неаполе! Два месяца зимой ели только вареные креветки и мидии, но не сдавались, ждали подходящую посудину. Решили не соваться на первое попавшееся корыто. Подобрали нас две пожилые дамы, приютили на ночлег за известную плату… Это нам пришлось по душе. Однако к концу зимы наши дамы стали слишком взыскательны, да и то сказать, ведь мы на одних мидиях держались. Вроде бы говорят, что мидии в этом отношении хорошо действуют, стимулируют, так сказать, но уж март стоял на дворе, и мы совсем обессилели. Давай, говорю, Костаки, уходить в море, а то у нас здесь шеи совсем вытянутся. И надо же такому везенью, как раз в это время зашел в порт бриг «Фатерланд», гамбургской приписки. Юнга у них заболел постыдной болезнью, и они решили оставить его в портовом госпитале. Дожидаться же его выздоровления им было некогда. Явились мы к капитану, понравился ему Костаки на место прежнего юнги, но побратим упросил его взять и меня помощником в камбуз чистить картошку, мыть посуду, а по вечерам помогать стюарду разносить ужин начальству в кают-компании. На этом бриге провели мы восемь месяцев, экипаж оказался — всякий сброд, но выучили мы кое-как английский морской сленг. Слов пятьсот, не больше, но и их вполне достаточно, чтобы попросить поесть или с дамой столковаться. Да и что там было особенно говорить, к вечеру от усталости все болит, едва доберешься до кубрика, бросишься на койку и тут же захрапишь, потому что через четыре часа пробьют склянки — и снова целый день на ногах. Писем я не писал, Калиопа неизвестно где, отца с матерью у меня не было, Штилянито был неграмотный. Да и работы было невпроворот. Капитан герр Генрих Леверкузен, чертов немец, капризный и привередливый, вечно недовольный и бранчливый, обзывает балканской скотиной. Где уж тут мечтать о Калиопе. Только иногда мелькнет она в кратких сновидениях розовым видением.