— Разве ты не хочешь избавиться от ребенка, зачатого колдуном и нечестивцем Бринаром? — негромко и словно равнодушно спросил ее отец Арсений, не отрывая, впрочем, от Женевьевы внимательного взгляда.
— Как я могу, светлый отец? — растерянно удивилась Женевьева. — Ведь это невинное дитя, непричастное к делам своего отца. Да поможет мне Свет, я… уже люблю этого ребенка.
Она опустила глаза, стыдясь своего признания. Наверное, и правда, нельзя любить отродье колдуна. Но ведь это ребенок. Теплый комочек, живущий у нее во чреве под сердцем. И, кажется, уже занявший в сердце то же место, что и другие ее дети.
— Я слышу, как он шевелится, — призналась она, снова поднимая глаза на инквизитора, чей взгляд явно смягчился. — Да простит меня Свет, но мне легче было бы отдать душу, чем этого малыша. Ведь он совсем беззащитен, отец мой…
— Разве? — все так же негромко и тяжело уронил инквизитор. — Как и ты, он под защитой Церкви, дочь моя. Ничего не бойся, дитя. Твое раскаяние так же чисто, как твои слезы… Разумеется, ребенок останется с тобой.
— А как же клятва, светлый отец? — прошептала Женевьева, мучительно прислушиваясь к голосам из другой комнаты, дверь в которую прикрыли, когда она начала рассказывать о случившемся в проклятую ночь. — Я дала клятву. Он… обещал погубить Энни с Эреком.
— Успокойся, дитя, — снисходительно улыбнулся отец Арсений, гладя ее по голове, как маленькую девочку. — Клятва, данная под принуждением, недействительна. Силой и благодатью матери нашей, Церкви, я разрешаю тебя от нее. Ничего не бойся. Ты поедешь со мной в монастырь инквизиториума, там наш целитель присмотрит за тобой. А когда придет срок и ребенок появится на свет, вся сила Церкви станет на вашу защиту…
— Благодарю… О, благодарю…
Женевьева запнулась, но все же спросила не о том, что боялась услышать:
— А Эрек… ведь он действительно…
— Убил барона? — подсказал ей отец Арсений. — Что ж, это деяние, само по себе не похвальное, можно понять… Я назначу ему епитимию. Думаю, чтение и заучивание Книги Истины искупит грех. И работы в монастырском саду и на конюшне, пожалуй. Юноше благородного происхождения это послужит во смирение гордыни. Больше ты ничего не хочешь спросить, дитя моё?
Он смотрел на нее с такой понимающей улыбкой, видя ее насквозь, и Женевьева покраснела, прижав к загоревшимся щекам ладони и опустив взгляд: ей часто говорили, что глаза у нее бесстыжие, слишком смелые для порядочной женщины.
— Что… что будет со мной, светлый отец? — вымолвила она, наконец, с немалым трудом.
Молчание длилось долго. Боясь посмотреть в лицо инквизитору, Женевьева ждала, изнемогая от страха и надежды, пока, наконец, сверху не прозвучало: