Когда я родилась, я была как пустой сосуд, в который можно было налить что угодно. Но первый же человек, который меня увидел, сказал — вот чудовище! И я сразу стала зверем, почувствовав собственную рождающуюся силу. Они меня хотели убить сразу, как только я родилась, когда я была маленькой и слабой. Я ведь тогда еще не успела им сделать ничего плохого! Я вызывала в них страх — и они хотели убить свой страх; они ненавидели — и хотели убить свою ненависть. Они словно закрыли во мне вход, через который каждому родившемуся существу внутрь вливается свет. Ведь всякое живое, — даже такое чудовище, как я, стоит из света и темноты. Осталась только рана — широкая дверь для черной злобы. Потом была только темнота и жажда света…
А потом я впервые убила. Моей внутренней темноте понравился вкус крови, и трепыхание жертвы, и незабываемое ощущение сытости и блаженства, когда ты принимаешь в себя чью-то жизнь! Свет — это моя добыча, и им можно насытиться, вонзая клыки в живое…
— Кем ты была? — тревожно спросила Вигдис. — Какое твое имя?
— Меня звали Ханваг. Я была ургой, зверем — оборотнем, ожившей тенью человеческих страхов и ненависти…
Наверное, зловонная мазь Коровьей королевы действительно была чудодейственной. Иначе как объяснить, что через несколько дней на лице, на руках и в других местах на теле Бреты, куда попал кипяток не осталось и следа ожогов: ни шрамов, ни пятен — ничего. Чистая и гладкая кожа. Более того, когда сняли повязки, Вигдис и многие обитатели фермы вдруг заметили, что Брета стала… намного красивее, чем была раньше. Она словно засветился изнутри.
По вечерам, когда животных загоняли на ночлег, а обитатели гарда собирались у очага, Брета, до этого почти всегда молчавшая, вдруг начинала рассказывать удивительные вещи.
— Мне вот так подходит и днем, и ночью, и я как будто вспоминаю. Вижу так, будто это было со мной. Там такое все… другое. Все чистое, светлое… Там люди как боги.
Да, у нее внутри словно сейчас кто-то был; сидел кто-то, и подсказывал слова. Казалось, что она — чаша, сосуд, в котором все прибывает и прибывает воды, переливаясь через края красивыми, но часто непонятными, чужими здесь на острове словами и образами.
— В детстве я не любил школу, — рассказывала Брета. — Я учился в программе восьмой категории. Полдня сидишь дома, тебя через ментальные каналы накачивают знаниями. Потом съезжались в одно место, на обязательные так называемые «перемены», «для живого общения, физических игр и спорта». У нас группа — сорок человек, все — разные. Все, конечно же, говорили о программах, ментальных играх, хвастались новыми девайсами и достижением уровней. Мне было сначала трудно разговаривать вживую, — не мысленно, как в мэмореальности, а звуками, голосовыми связками, раскрывая рот. Это когда вот так начинаешь складывать слова, как пазлы в предложения — корявые и бестолковые; выдаешь их — и слышишь в ответ такие же. Все фиксируется и оценивается программой, потом куча рекомендаций… А мне было скучно. По вечерам я сидел в «Пантеоне». У меня по основному психотипу — Белый воин, девятнадцатый уровень…