— Пока, — добавила она, но тихо, так чтобы не услышали...
2-4
мечты
— Эй, Рейнеке, не спи на ходу.
Высокий, нескладный парень в ответ лишь улыбнулся. Улыбнулся, провёл рукой по чёрному ёжику волос. Хрустнула ветка под сапогом. Вокруг расстилалась равнина — все та же серая, занесённая снегом бескрайняя на вид пустошь. Справа непроходимой колючей стеной тянулся чёрный еловый лес. Слева — бело-серая ровная хмарь, иногда разрываемая пятнами тёмного — с такого расстояние не видно— деревья это, виселицы или трубы разбитых печей. Над головой — та же муть облаков. Не сразу поймёшь, где здесь заканчивается земля, и начинается небо.
— Эй, Рейнеке, — парень обернулся и махнул рукой. Нравилась ему его новое прозвище. Гораздо больше собственного имени. «Барон фон Ринген унд Лессе цу Пейпусзее».. — отец всегда требовал произносить это имя полностью, гордо. «Это славное имя. Мы должны ...» — Рейнеке поёжился вспоминая — вот они сидят дома. Отец, как всегда, когда не в отлучке, сидит во главе стола, говорит — не говорит, вещает, стуча кулаком по столу: «Мы должны испытывать гордость за...» . Мама подаёт на стол, стараясь держатся как можно незаметнее. Воет ветер в прохудившейся крыше... Рейнеке поёжился ещё раз. «Барон фон Ринген унд Лессе цу Пейпус-зее» — половина из услышавших это имя сочувственно кивала. А другая ехидно спрашивала — а где этот Пейпус-зее вообще находится? Ах, в Ливонии? И что обладатель столь славного имени делает на другом краю земли? Ах, орды варваров? Неисчислимые, говорите? И ничего унести не удалось, совсем? — ехидно замечали соседи, намекая на то, что свою шкуру предки юнкера как раз унесли. А вот тут приходилось или молча глотать позор или …
Кроваво-красный лунный круг в небе, шпага в руке — внезапно очень и очень тяжёлая. Багровый отсвет стекает по лезвию вниз... — ребром левой ладони по правой, наотмашь. Руку на миг пронзила боль, непрошенные воспоминания сбежали.
Ведь позор и в самом деле позор, как отец этого не понимает? Впрочем, отец много чего не понимал. Или не хотел понимать. Например, почему мама плачет ночами в подушку, одна. В те дни, когда он был дома. Впрочем, дома старший барон бывал не часто. Иногда он пропадал на месяц, иногда на год, а потом возвращался. Никогда не рассказывал где был, просто садился за стол, требовал обед и начинал разглагольствовать. В последнее время он часто приезжал не один. Их дом изволила навещать их светлость. Или крестная, как она просила её называть. При этих словах мать кривилась, как на прошлогоднее мясо на рынке, но молчала. Крестная — пожилая, очень хорошо одетая. Царственного вида. Держалась она просто, говорила всегда тихо, вежливо и с улыбкой — но отец при ней сидел тише воды ниже травы. И даже починил крышу. А мама плакала в подушку — ночами, когда ей казалось, что её никто не слышит. У Рейнеке был острый слух. Иногда он жалел об этом.