Словно из-под земли рядом с пасмасом выросла женщина и дернула его за бороду.
— Добрый людомар, — зашептала она, — наш сыночек пропал. Уж третий раз Владыка око свое открыл да нас лицезрел. Третий раз как не видели сыночка нашего, окаянного. Уж я грозила ему вдаль, уж я и поплакала, и к ведьмочке сходила. Прознала та, что в Чернолесье он. Один одинешенек. Страшно ему. — Голос женщины дрогнул и она сбилась. — Верни нам… его… людомар. От нас… от нас… век мы тебе… — И она зарыдала в голос.
Охотник ничего не успел сказать, как она подошла к нему и протянула грязную рубашонку. От нее за версту несло терпким потом, мочой и фекалиями.
Мозг людомара пережил второй после рева трубы шок, столкнувшись в подобным ароматным букетом.
— Его это накидочка… Помоги… помоги, добром да светом-теплом тебя прошу… миленький… помоги. — Она снова заревела.
Охотник кивнул, но тут же вспомнил, что надо идти к Светлому и… снова кивнул.
Дети рождали в душе любого людомара некую странную формацию чувств и ощущений, которую и через века невозможно будет описать даже приблизительно. Эти переживания можно сравнить только с тем, как калека переживает об утрате части плоти или как некто нежно любит то, чего у него никогда не было. Людомары не могли разрождаться от любви между собой, потому что сама раса людомаров была побочной ветвью похотливой страсти доувенов и дремсов. В том было их проклятье.
Никто не знал, чего эротичного находили просветленные доувены в грязных дремсовских женщинах, одетых, как и их мужчины в шкуры, но это имело место быть хотя бы потому, что существовали людомары.
Высокие охотники и мумы — плоды любви пасмасов и тааколов — были двумя расами, которые не воспроизводились.
Людомары не знали детей. А те немногие, кому посчастливилось найти ребенка-людомара, считались самыми счастливыми олюдями в Чернолесье. Таковым был отец охотника — Прыгун.
— Где он пропал? — просил охотник.
— Был с ним вот у рытвины. Они собирали шкуры.
— У смердящей ямы?
— Где? Да, да, у ямы, у города. Он там, — она махнула себе за спину.
— Я пойду сам. Идите домой.
Все время разговора, мужичонка позади жещины стоял словно бы робея, исподлобья смотря на жену и теребя бороду. Людомар уловил его взгляды и понял, что женщину нынче ждет взбучка за то, что влезла в разговор.
Фыркнув и прочистив нос, людомар бегом бросился в сторону города.
****
Охотник без труда нашел выгребную яму подле городских стен. От города — недаром людомары называют олюдские города смердящими ямами — во все стороны расходился терпкий запах, замешанный на таком количестве "ароматов", от которых мозг охотника приходил в обонятельное неистовство.