Разведчики прислонили ко входу в землянку сорванную дверь и заложили ее комьями мерзлой земли. Выпадет снег, все завалит, никому не выдавая тайну межвременного пробоя.
Разведчики шли цепочкой, подбирая по пути хворост и прочий горючий материал – это было против правил, но надо же из чего-то костры сочинять?
Шоссе одолели в сумерках, а потом и вовсе темно стало. Добравшись до старого места, свалили растопку в три кучи, разошлись, добывая топливо про запас. Даже сена раздобыли – старое, почерневшее, гореть оно будет хорошо, как растопка.
– Ждем, – обронил Филоненко.
Часам к двум ночи все здорово замерзли. Хорошо еще, ветра не было.
– Уши растопырили, – приказал командир, – и слушаем!
Прошло минут десять, долгих и томительных. Марлену показалось, что он разобрал какой-то шум, явно машинный, но тут Шатов зашипел:
– Летит, летит!
Действительно, ровный гул авиадвигателей опадал на холодную землю. Он был негромок, но в стылой тишине казался оглушительным.
– Зажигай! Живо!
Жарко вспыхнула солома, затрещали сухие ветки. Три костра разгорелись, пламенея в ночи. Самолет пронесся так низко над землей, что огонь высветил серебристое брюхо «Дугласа-Дакоты».
– Подбрасывай, подбрасывай!
Транспортник развернулся и пошел на посадку.
– Немцы!
– Шмуйловский! Доржиев! Николаенков! Держать оборону!
– Есть держать оборону!
Раздались редкие выстрелы, их перебили сухие очереди. А самолет сел, прокатился, развернулся. Открылась дверь.
– На посадку! Живо!
Марлен попытался пропустить кого-то вперед, но Шатов подхватил его без особых церемоний и сунул на борт первым. Следом передал драгоценную ручную кладь – чемоданчик.
– Отходим! Сюда! Ко мне!
Исаев выдал очередь по вспышкам, частившим в кустах. К самолету бежали Доржиев и Жорож, придерживая раненого радиста. Самолет начал медленно прокатываться.
Шатов затащил Шмуйловского и протянул руку Доржиеву. Бурят влетел в дверь и вместе со штангистом согнулся, подхватывая Жорожа.
– Спас-сибо… – выдохнул Николаенков.
И тут короткая очередь ударила ему в спину. Жорож вздрогнул и отпустил руки товарищей. Он сделал два шага на подгибавшихся ногах, а затем меткая немецкая пуля разнесла ему голову.
– Т-твою мать! Взлетаем!
Двигатели взревели, потянули самолет по мерзлому грунту и сухой траве. Вспышки выстрелов были еще видны, но лишь две или три пули настигли «ПС-84».
Самолет взлетел, и Марлен содрогнулся, глядя вниз – малиновые и зеленые огни трассеров прошивали воздух между землей и неубранным шасси.
Потом огонь утих, только три костра, далеко позади, продолжали гореть, а потом все застило мутью – повалил снег.