Легкий хмель вытесняет усталость. Дважды бьют настенные часы. Воцаряется продолжительное безмолвие.
— А что у меня завтра дома будет… — ты совершенно не кстати возвращаешься к этой бесплодной теме.
— Ничего не будет. Я собственной персоной в семь часов доставлю тебя домой.
— Ты сам меня отведешь?
— Ага. И вместе позавтракаем.
Тебе явно стало легче, хоть ты и пытаешься это скрыть.
— Ладно. Впрочем, я вздремлю. Споешь еще что-нибудь?
А как же! У меня и права голоса нету. Голос имеется, а прав — нема. Я же здесь главный виновник.
Напеваю под тихие переборы. Ты берешь подушку, сворачиваешься котеночком и погружаешься в сон. Ноги твои упираются мне в бок. Я встаю и возвращаю Дассена. Ты приподнимаешь голову и непонимающе моргаешь.
— Давай-ка, сделаем так, — я беру подушку и кладу на колени. — Ложись!
Я ничего не поясняю. И нечего объяснять. Вот, спроси «зачем?», — я и останусь в дураках.
Ты не спрашиваешь. Поворачиваешься, устраиваешься поудобнее и закрываешь глаза. Звучит музыка. Я опускаю веки, будто задремал, и медленно кручу твои волосы вокруг пальцев. Ты молчишь. Ты до такой степени молчишь, что я буквально слышу твое молчание. Точно, как в детстве, когда случалось — засыпаешь у телевизора, и мать начинает легонько щекотать спину. В этот момент детское самолюбие и стремление к независимости борятся с желанием продлить приятный момент и боязнью, что мать может перестать ласкать тебя. Уж и спина занемеет, а не двинешься.
Мои пальцы замысловато кружатся по твоему лбу, вискам, изредка и щекам. Ты дремлешь. На самом деле, ты дремлешь крепче, чем на самом деле. Чем смелее мои пальцы, тем глубже твой сон.
— Чем это ты занимаешься? — твой голос очень сонный. Столь сонный, каким и должен быть голос, не понимающий, чем это я занимаюсь.
— Как бы успокаиваю тебя…
— У тебя хорошо получается…
Есть! Уж никто другой так не сказал бы. Только ты, безупречно прожившая в браке шесть лет. Без всякого намерения — просто сказала, что чувствовала. Может быть, до этого я ни на что и не рассчитывал. Ну, а сейчас…
Ареал деятельности моих пальцев никоим образом не расширяется. Настоящий уровень ты одобрила, и нечего соваться в неведомые пространства. Но и зевать не обязательно. Коже надоедает, если ее долго тормошить в одном и том же месте.
Я ласкаю твои щеки. Легко, легонько. Чуть заметно. Щеки, подбородок, губы… Только губы… Другая рука мягко гладит волосы, чуть отвлекая внимание.
Губы твои сухие и мягкие. Они поддаются под моими скользящими пальцами. И они скользят. Скользят вокруг. Вот уже скользят