В ОКРЕСТНОСТЯХ РАЯ
И. Чиннову
Надежда, брошенная в гулкий черный ящик, где белки сладким мусором пируют и голуби по крышке маршируют, с утра напившись смрада веселящего.
Вера в желтой юбочке коротенькой на пятачке стоит у пиццерии, в глазах ее лимонные цари и под глазами радуга непрошенная.
Любовь начертана зеленой едкой краской там, на мосту, зависшем ржавыми крылами над местом моего нью-хэйвенского рая, над улицей, над ликами неласковыми.
София грязная ко мне тянула руки, о, квортер, вестник смерти и разлуки.
ОГНЕННАЯ КОРОВА
Выжженные глаза доходного дома... Помнишь, горели по вечерам оранжево и знакомо? Не сберегли роговые очки, не защитили ресничные жалюзи, языком слизала огненная корова.
Ресторан "Венеция" в черном квартале. Перед клиентом растерянно извиняясь, нет, размеренно извиваясь (помнишь, рядом, пока мы ждали на светофоре), черная грация черного братика локтем толкала: "Только тебя еще здесь нехватало", -- бледнела и хохотала.
Дом погорел ресторан закрылся. Кто-то третий в нашу любовь закрался. Я зову тебя. В окнах форда стоит черно-белый город. Ты гадаешь на светофорах... Красный не дорог зеленый дорог.
СОНЕТ НА СМЕРТЬ ВЛЮБЛЕННОГО ЗВЕРЯ
Енот, задавленный тойотой, лежит, раскинув руки настежь, ему от жизни остается крадучесть зимнего ненастья, шаги прохожих, стрекот древи да скрип отвертки под рукой субъекта, ладящего двери к особняку, -- там, над рекой кровавой и смертельно-желтой, протянутой в пучины парка, где зверь бродил, где обожал-то лишь дивный запах мха и праха.
Вот так и я отброшен и раздавлен твоей холодностью недавней.
СОНЕТ-ПРИГЛАШЕНИЕ
Я живу в доходном домe, там все лестницы картавы, в наркотической истоме утром тащатся кварталы к тупику, где ангел сирый раздает им йод и сырость.
Здесь в китайском ресторане поножовщина, но чаще дым и копоть, и стараний полицейских псов рычащих не хватает: слишком поздно прибегает пес на помощь.
Я тебя не приглашаю в этот мир трансцендентальный, потому что ясно знаю: оскорбят тебя детали этих уличных бубнилок моему летейству милых.
Лучше встретимся в Нью-Йорке, люди там легки и юрки.
СОНЕТ С КУПИДОНАМИ
Француженка из племени Чероке, моя любовно-летняя отрава, уехала на поезде обратно в калифорнийский мир, где миг короче.
Томиться обещала, расставаясь мне целовала не виски, а руки, я думал лишь о пошлости и скуке, и мне световращенье рисовалось.
Письмо нейдет. Оранжевые финки мне в спину мечут купидоны с веток. в уколе каждом сколько этих девок: американки, финки, филиппинки.
Мне все равно. Предчувствую в любой воспоминаний шелковую боль.