Потому что ведь есть кто-то, кто не может жить без тебя. Ты не можешь дышать или есть или думать о чем-то, кроме него, находиться в его руках и слышать его голос. Так в чем смысл? Вселенная хотела, чтобы я познала каково это быть пустой? Или ощутить всю прелесть того, как сердце разбивается? Не понимаю. Просто… не понимаю.
И, к сожалению, сейчас мне до этого не было никакого дела. Все исчезло в миг, когда Кинич решил оставить меня одну разбираться со всем этим бардаком. Моя душа стала такой темной и грустной, что солнечный свет никогда не коснётся её снова. И это, чёрт возьми, уже неважно. Ни капли. Потому что миру придёт конец, если я не смогу найти способ исправить все.
Я похлопала Эмму по руке.
— Понимаю. Но сейчас у нас есть дела куда важнее.
Я посмотрела на её живот.
— Знаю. — Она шмыгнула носом и схватила другую салфетку. — Не могу перестать думать об этом. Я так сильно желала ребёнка, и теперь могу его потерять ещё до рождения. Это действительно хреново.
— Его?
Она кивнула.
— Я чувствую его. Словно я связана с ребёнком через связь с Гаем.
Потрясающе.
— Ну, ему нужно, чтобы мы продолжали бороться, — тихо сказала я. — Мы не можем допустить конец света. От нас многое — я имею в виду очень многое — зависит, и множество людей нуждаются в нас.
— Я не понимаю, Пенелопа, — сказала Эмма. — Как ты продолжаешь идти вперёд после всего, что случилось.
О, боже. Вот оно.
— Вот почему я пришла к тебе. Мне нужна помощь. Твоя.
— Моя? — удивилась Эмма, ткнув себя пальцем.
Я объяснил закон и итоги саммита. Ошеломлённая, она молча смотрела на меня.
Я точно знала, что она сейчас чувствовала. Но кто лучше нас спасёт мир? Нам пришлось потерять всё.
— И какой твой ход? — спросила я, использовав её же слова.
В течение минуты она, нахмурившись, молчала.
— Думаю только один: сражаться.
Я почувствовала, как огромный груз свалился с моих плеч, зная, что Эмма будет на моей стороне.
— Отлично. Мы собираемся через два дня.
Я обняла её и тут же сморщила нос.
— Ты можешь перед встречей принять душ? От тебя воняет.
Она тихо рассмеялась, когда я встала.
— Пенелопа? Это правда? Насчёт твоей мамы?
Хороший, блин, вопрос. Последние восемь дней этот вопрос грыз меня, но я отчаялась разговорить богов по этому поводу. Они отказывались говорить.
А значит, мне придётся узнать все от мамы, только вот она в коме. Я начала волноваться, что она не очнётся — мысль, которую я боялась озвучивать вслух.
— Думаю, да, — ответила я. — Тогда, может быть, она смогла бы оказать нам несколько одолжений. — Нам понадобиться любая помощь.