Насчет все более крутых и густых реформ, а также «перца» и «соли» — тоже пробовали. Тот же «Социалистический вестник», за тот же 1926 год. Всего лишь четырьмя днями позже. О чем пишут? О соскальзывании (!) большевистской диктатуры в сторону заурядного бонапартизма как естественном следствии НЭПа. Об оппозициях, левой и правой, о стачках… И вот, пожалуй, самое примечательное: «Каждый хозяйственный кризис», ставящий… внимание! — «ставящий на повестку дня расширение НЭПа…» Через три года дорасширялись до коллективизации…
Семилетие НЭПа — практически белая еще страница нашей истории… «Народ, забывший свою историю, обречен на то, чтобы пережить ее вновь…» А на что, интересно, обречен народ, истории не имеющий? Сегодня понятно всем, что «Краткий курс истории ВКП (б)» — это не история, а чистейшей воды мифология. Согласен. Но, разбивая мифы, создаем ли мы этим историю? Очевидно, нет. Только меняем миф. Иногда не самым удачным образом. Не успели Тухачевского внести в пантеон как жертву сталинизма, как, глядишь, придется и выносить! Не говоря уж о Фрунзе или Якире! Свердлов на очереди, за ним — понятно, кто? Братцы, да ведь, только чтобы таблички сменить, придется всесоюзные субботники объявлять! Может, не будем суетиться, собирая «компромат» в старом энкавэдэшном духе, а займемся историей? Хотя бы как ею занимались французы после конвульсий всех своих революций… А мертвые — что ж, может быть, им-то лучшим памятником будет… ну, если не «построенный в боях социализм», то хотя бы спасенный гражданский мир на нашей взмокшей от крови земле. Чуть-чуть ведь только стало подсыхать — и снова?
«Мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет».
Когда Ахматова писала эти слова, существовали «мы», и эти «мы» действительно «знали».
Сейчас же опасность не меньше, а «знания», увы, нет… Да и необходимое мужество, час для которого действительно пробил, тоже, увы, отсутствует. Я не о смелости говорю, о мужестве додумывать до конца. Говоря о деформациях социализма — экономических, политических, правовых, — хватит ли мужества поставить вопрос о деформированности социопсихической? Предъявляя иск государству, осмелимся ли на такой непопулярный акт, как иск к отдельному индивиду и к обществу? А додумывая до конца, что скажем о демократии, кроме общих хвалебных слов?
В любом случае, если пошли на этот крайний (подчеркиваю!) шаг — демократию в отсутствие гражданского общества, — нужна крайняя интеллектуальная бдительность и ответственность за все посеянное в массовое сознание. От нас с вами зависит, как вчерашний «винтик» воспримет дарованную ему «кратию», то бишь силу. Как гражданин или как распоясавшийся хам? Ему ведь с пеленок известно, что коли «она» есть, то ума-то не надо. Сумеет ли он перешагнуть через это, сможет ли воспользоваться этой силой по существу или радостно передаст в чужие и, что греха таить, умелые руки? Будет ли демократия подлинной властью демоса в нашей стране или же властью над ним и с использованием его? Что уже неоднократно случалось в нашей (да и не только нашей) истории. Дадим ли мы построить новую мифологию и с ее помощью дергать за нитки новую марионетку, в очередной раз уверовавшую в то, что она свободна? И сознаем ли, в чьих руках окажутся эти нитки? Начав дергать (а уже начали), скоро ли выкинут демократию в мусорный ящик и перейдут к новым аутодафе, благословляемые ликующими толпами жаждущих крови сограждан? Можно будет даже провести референдум.