Когда я вижу его идущим по полю, мне хочется броситься к нему и заключить в свои объятия. На нем черная шапочка, а руки спрятаны в карманах пальто. Мне приятно видеть, что он все-таки не мерзнет. Знаю, что больше не в праве говорить, что ему делать, но врач во мне, боюсь, не может молчать.
Ноа поднимает глаза и, завидев меня, бежит. Но и я не могу устоять на месте, широким и уверенным шагом направляюсь к нему навстречу. Рюкзак у него за спиной болтается из стороны в сторону, когда он размахивает руками, как я его учил. Его руки обвивают меня за шею и крепко сжимают, и я уже не могу сдержать слез, бегущих по щекам. Каким же дураком я был, что оставил его. Он этого не заслужил. Я должен был уважать его желание узнать своего настоящего отца, а не усложнять все. Мне столько всего предстоит исправить.
Ноа прерывисто вздыхает, и у меня сердце разрывается от того, что он плачет. Я прижимаю его крепче, пытаясь тем самым показать, что рядом и никуда не уйду.
- Прости меня, Ноа.
He поднимая головы, он кивает, а мне остается только обнимать его и ждать, когда он будет готов поговорить. Не знаю, сколько мы так стоим, но вскоре он отстраняется. Вытирает слезы, размазывая их по щекам. Сколько раз говорила ему Джози так не делать, но он не слушает.
- Я так на тебя зол.
- Знаю, - отвечаю я, глотая образовавшийся в горле ком.
- Почему ты бросил меня?
И только он спрашивает, как слезы начинают течь из глаз. Я подхватываю его и несу к трибунам. Он намного тяжелее, чем мне помнится, но, видимо, привычные вещи быстро забываются, когда ты вдруг перестаешь их делать. Прекрасно понимаю, что он уже большой для того, чтобы его носили на руках, но делаю это ради себя. Он должен знать, что я люблю его и он навсегда, несмотря ни на что, останется моим мальчиком.
Я вместе с ним опускаюсь на холодное металлическое сиденье и жалею, что не взял покрывало. Зато принес футбольный мяч, чтобы побросать, хотя и не знал, чего ожидать. Вообще Ноа не назовешь эмоциональным ребенком, но при сложившихся обстоятельствах он может плакать сколько угодно.
Я держу его на коленях, как делал это раньше, когда он был маленьким и приходил ко мне в слезах из-за расцарапанных коленок. Я заклеивал ему раны и говорил, чтобы он был мужчиной. И уже в следующий раз, упав, он старался не плакать. Но стоило ему прийти домой перевязанным, как Джози принималась реветь за них обоих. Будь ее воля, он бы ходил в пузырчатой пленке.
Ноа высвобождается и, слезая с моих колен, садится рядом со мной. Складывает руки перед собой и смотрит на меня в ожидании ответа.