За это время к ней не только не могли входить ее родные,
которым, может быть, и нравилось, что ее гордый нос получил такой щелчок от
судьбы, но ей не могли услужить даже самые garde-malade[2] в заведении, и я, живший тогда одно время вместе с ними в Париже,
навещал их, делал над собой отчаянные усилия, и не всегда с желательной победой:
милая женщина эта была несносна, нестерпима, нельзя было дышать в ее
присутствии, и она, кажется, это чувствовала, она постоянно держала около себя
дезинфекционные средства, прыскала свою комнату и не открывала лица. Она
носила вуаль на ленте, протянутой у нее как раз над глазами, этот вуаль
покрывал всю нижнюю часть лица и забинтованный нос, но должно было ожидать,
какой воздух был тогда, когда производилась перевязка и раны ее были открыты.
Но был один человек, который ничего этого не чувствовал и не замечал,— это был
муж и мой кузен Александр. Он не оставлял жену ни на минуту, кроме тех случаев,
когда ему надо было пойти в город и купить для нее же по ее поручению.
Судя по этим поручениям, которые она ему давала, я всегда
подозревал, что она чувствует, что с ней всем быть тяжело и что для него
полезно на время отлучиться, и она выдумывала то то, то другое незначительное дело, причем всегда
желала, чтобы он заходил ко мне, и вот он, бывало, когда придет, наскоро
изложит самым трогательным образом свои впечатления: Францию
он не порицал, он любил ее и потому, что она ему нравилась, и потому, что ее
особенно любила его жена, глазами которой он старался глядеть на все вещи в
мире, но во Франции было нечто, его оскорблявшее, нечто такое, что, по его мнению,
было хуже, чем в России. Вот об этом-то он, бывало, говорит:
— Да, страна прекрасная, и люди прекрасные, но вот я тебе
скажу,— garde-malade — ужасные женщины. Вне сравнения
с нашими крестьянками.
— Почему? — я спрашиваю.
— Ну, вообрази себе, какие низкие выдумки, что будто бы
Валя, что будто от Вали, как тебе сказать, неприятный запах, ведь это ужасно!
Он так целый год провел в этом
трогательном состоянии и ни разу не почувствовал неудовольствия, этого мало:
милая женщина лишилась носа,— значение носа на человеческом лице известно, лицо
человека без носа, как говорят, лишено своего лучшего украшения,— мой кузен
этого не заметил, он всегда продолжал говорить о своей жене как о превосходной
красавице, и в позднейшее время, когда мы все сделались уже стариками,
он говорил:
— Валя, ты знаешь, какая она была красавица, ну, теперь,
конечно, старость, но и в старости она зато премилая
старушка.