>, однако немало важно понимать и то, что “в человеке античности тело не слишком отличается от души, то есть, нет строгого разделения тело-душа-дух: это единый организм, в котором тело занимает периферийную материальную позицию. Тело занимает позицию самую ничтожную, то есть, тело есть то, что погибает. Погибает оно примерно одинаково и для египтян и для греков — для всех них это почти такая же катастрофа, как, если бы мы, обрезая ногти или волосы, стали проливать слезы, что ногти лежат на полу, а волосы еще неизвестно где...”
>14>. По убеждению Головина, античный мир знал лишь пренебрежение к материи и, безусловно, ему не был известен страх смерти, парализующий современного человека. Мы знаем, что ницшеанский дионисизм настаивал на низвержении “потустороненнего мира”, что был создан страданием и бессилием как последнее пристанище для слабых духом, но при этом дионисизм Ницше равным образом отвергал и “душу”, вместо того, чтобы “вспороть” тело скальпелем предельного безумия
>20 Лосев. А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957. С. 156.
и высвободить частицу растерзанного бога (и в этом, пожалуй, единственное отличие немецкого философа от античных мудрецов). В мире Диониса телу может быть уготована только одна участь — быть разорванным: безжалостно, мгновенно, яростно. Но никогда Дионисийское начало не настаивало на изнурении тела и телесном аскетизме. Лишь рассматриваемое отдельно от души, тело становится бесполезным бременем, но античный грек не воспринимал тело в контексте подобного разделения, полагая тело-душу-дух за нечто единое.
Несомненно, разделение на “потусторонний” и “посюсторонний” миры чуждо Дионису, чье воинство включает в себя и живых / одержимых богом и мертвых. Впрочем, как замечает Головин, подобное разделение чуждо всему греческому миру в целом. Речь должна идти о «мире вообще», «мире как таковом». «Для античной мифологии нет этого мира и того мира. Эти миры одинаковы. Точно так же сон и реальность, сон и действительность абсолютно совпадают. Между ними никогда не делается никакой границы, и это представление о сне и реальности отделяет нас необычайно от античного мировоззрения”>23. Можно сказать, что в этом смысле Ницше был как никто иной близок к античным грекам.
Важно отметить, что орфики возносили молитвы об искуплении греха Титанов, о чем подробно пишет Вяч. Иванов:
«Из установленной орфиками дионисийской догматики логически развивается в лоне их общины понятие мирового грехопадения и первородного греха, но народу не сообщается, за отсутствием определенно выработанного восполнительного учения о мировом искуплении, постулат которого, тем не менее, был столь отчетливо сознан теологическою мыслью, что обусловил, несмотря на смутность мифологической символики, его облекавшей, поэтический замысел Эсхиловой трилогии о титане Прометее. Догмат о грехопадении был также выведен из мифа о титанах.